Владислав Лебедько - Живые души, или похождения Лебедько

И вот уж наш сновидец, стараясь вжиться в образ «заячьей губы», начинает чуять самим нутром, что таковым мужик становится, когда он познал многих женщин, нагулялся в юности вовсю, или же свезло ему не убояться в раннем детстве теневого лика своей матери. В области, так сказать, высших материй, метафизики, если угодно, Владислав Евгеньевич – прожженный авантюрист, человек риска немалого, а взять жизнь земную, то, говоря по-простому, взять и без всяких реверансов отыметь красотку, понравившуюся на улице – такое ремесло ему не под силу. А другого кого возьми, так у него, поди ж ты, все аккурат наоборот. Понимает наш герой, просыпаясь, что мужик этот с «заячьей губой» – мерило его неполноценности. Смотрит он на Лебедька с укором и говорит: «Ну, что же ты, сука, мечешься? Вот я простой, крепкий русский мужик, знающий свою выгоду. Да, я мог бы пойти на фронт и так же спокойно помереть там, бросившись с гранатой под танк, ну, вот захотелось мне красиво пожить, и за это я тоже ставлю свою жизнь на кон, зная, что при первом же случае меня расстреляют. Я простой русский мужик, и у меня нет проблем с тем, чтобы спасти чью-то жизнь, пойти на риск, украсть, выпить, поиметь бабу, свершить подвиг, я способен на все это в равной степени, потому что я люблю жизнь и готов за нее отвечать. А вот его (и не ясно тут даже автору, на кого он показывает – на того маленького и толстенького напарника своего или же на самого Лебедько) – его я не люблю, я беру его с собой в дело только потому, что вдвоем веселее и водочки тяпнуть, и с барышнями погулять, но ему – вот ему – даже барышня достанется только за счет того, что я соблазню двоих и ему одну отдам. В его жизни это всегда на моей силе происходит. А его, – продолжает «заячья губа», и теперь автор уже решительно видит, что указывает он на Владислава Евгеньевича, – разрезали в детстве надвое: на меня да на подельника моего, душонку тщедушную, что верещал да меня позорил. Мы оба живем в этом хлопце, причем я есть в нем изначально, и он сам, поди-ка, не смекает, как, зачем и почему прячет меня в дальний чулан, чтобы меня в нем, упаси бог, не заметили, вот и приходится мне действовать из этого чулана через черт знает какие абстракции, которые мне, как нормальному мужику, совершенно непонятны. И ведь дурень – не может взять в толк, что ежели выволочет меня на свет божий из чулана, то тут я его зауважаю, и сам он себя зауважает. А покамест нету уважения этого, и действовать мне приходится исподволь, хоть ты лоб расшиби! Хотя чует, что случись что, я его лишь одним окриком «да не визжи ты, сука» могу до мозга костей пронять и мужиком сделать».

Тут нашего сновидца до холодного пота пронзает воспоминание: было ему лет пять, когда, совершив не по-детски дерзкий поступок, он оказался отвергнутым всем своим маленьким миром: мамой, папой, дедушкой, бабушкой – это было столь невыносимо, – метафорически говоря, он стоял тогда у стенки и нюхал кирпич и помер бы наверняка, заболев или угодив под машину как бы «случайно», если бы не вывел на сцену маленького, визгливого сучонка, который вымолил-таки ему пощаду – к нему тогда сжалились, да вот «заячьей губой» пришлось пожертвовать – в расход его пустить, то бишь в чулан запрятать. Он – «заячья губа» – был заводила, поэтому его и пришлось принести в жертву. И не надобно «заячьей губе» от Лебедько ни нытья, ни просьбы прощения. Он его и так понимает и прощает, не уважает только. А зауважает, только когда выпустит его наш герой из чулана да предъявит людям: «Нате вот, смотрите, такой я!»

Испытавши сие прозрение и находясь несколько времени, можно сказать, прямо таки в шоке, сновидец вновь впадает в дрему и предстает пред ним Владимир Семенович Высоцкий в роли Дона Гуана. Для Лебедько Высоцкий – не только Дон Гуан, это прообраз настоящего мужика во всех своих проявлениях. Презабавнейший факт известен автору: когда Владислав Евгеньевич начал было смотреть фильм о Высоцком «Спасибо, что живой», ему невесть с чего вдруг сделалось до того дурно, что на тридцатой минуте вынужден он был прервать просмотр. А знаете почему? – в ком угодно, но не в Высоцком мог он разочароваться как в мужике, а уже первые минуты фильма намекали, что придется-таки разочароваться. И о чем же это говорит? – О том, что самое представление нашего героя о том, что такое мужик – дутое, а открыть сие для себя невыносимо. Но вот обожествляет он само понятие «мужик». Для него это лубочный идол, и понять, что в жизни нет идеального мужика и всякий реальный мужчина бывает разным, – тут-то что-то невыносимое и кроется. Ведь из этого следует, что человек – вообще нечто сомнительное и в любой момент может отмочить что-то такое, что ни в какие ворота уже не влезет.

Но и это еще не все. Та мужественность, которая предстала перед нами в образе «заячьей губы» потому и держится в чулане до сих пор, что боится наш Лебедько, что ежели ее выпустить, то вдруг она окажется не такой лубочной и идеальной, как должна быть. Разочароваться боится герой наш в самой сердцевине мужской, потому-то и женщин он побаивается. Ведь когда ты, читатель, лишаешься идеального образа, ты тем самым лишаешься опоры и защиты. Сновидец тужится изо всех сил вжиться в образ Высоцкого и тщится что-то произнесть от его имени. Послушаем и мы: «Да, я Высоцкий, я – воплощение мужественности, хотя это лишь видимость и роль, каковую мне надо было доказывать самому себе, и сколько же, право, на это уходило сил! Но необходимость быть Владимиром Высоцким и поддерживать этот образ оказалась так велика, что надорвался я в сорок два года. Слишком много сил ушло на необходимость держать лицо, а иначе я не мог, ибо если бы позволил проявиться своей женственности, то, пожалуй, был бы жив до сих пор, но, увы, не был бы тем символом эпохи – Владимиром Высоцким. Поэтому ты, Владислав Евгеньевич, достаточно мудро, можно сказать, что по-еврейски мудро поступил, заточив «заячью губу» в чулан. В нем-то это мужицкое начало столь сильно, что не запрячь ты его туда, – он бы раньше моего тебя в могилу загнал. Так что благодари судьбу за то, что тебе такой случай в детстве выпал. Сгорел бы годам к тридцати. Как Икар – быстрый и красивый взлет и… падение! «Заячья губа»-то – мужик шибко рисковый, поди даже рисковее меня, Высоцкого. И освободи ты раньше времени его из чулана, тут же пойдешь вразнос и во все тяжкие. Ты ж и так едва удерживаешься от этого. И помогает тебе в этом маска робеющего перед бабами ипохондрика. Так-то!..

От внезапной ясности, которая открылась вдруг ему в столь причудливом коловращении внутренних образов, плетущих паутину судьбы, Лебедько проснулся окончательно, как током ушибленный, вскочил с кровати и как был в одном исподнем, заходил по скрипучему гостиничному номеру взад-вперед…