Владислав Лебедько - Живые души, или похождения Лебедько

И вот, досадуя, чертыхаясь и посыпая голову пеплом (к чести путешественника надо отметить, что проделывал все вышеозначенное с известной долей самоиронии), валялся наш герой на продавленной кушетке гостиничного номера в славном городе Владимире да поплевывал в потолок, размышляя еще попутно о том, сколько парочек потрудились над расшатыванием этой кушетки.

Последняя мысль вдруг сподвигла его к неожиданному решению, такому даже, что он резко поднялся с кушетки и произнес вслух: «А вот нарочно пойду сейчас на улицу, познакомлюсь с какой-нибудь красоткой да и приведу ее сюда, дабы продолжить славное дело предшественников по кушетке!». Произнес он эту фразу довольно бойко, однако в следующую уже минуту на душе его стало тревожно, маятно и зябко. Здесь, во Владимире, никто не знал ни его красноречия, ни учения, ни мастерства в работе – как раз тех качеств, на которые были падки определенного рода дамы. Следовательно, рассчитывать на легкую удачу не приходилось и только и оставалось-то, что в боевых условиях преодолевать робость да проявлять настойчивость и смекалку…

Уже вечерело, когда Владислав Евгеньевич вышел на бульвар, что раскинулся против гостиницы, затравленно озираясь на проходящих по бульвару одиноких женщин. В планы автора не входит живописание красот древнего русского города, во-первых, потому что для этого тонкого дела существуют литераторы, отменно владеющие всею палитрою красок, как раз и предназначенных для описания томных майских вечеров, мостовых, зданий да церквушек, во-вторых же, перед автором стоит иная цель – следовать за движениями души нашего героя, – на этом поприще, отвлекшись, дабы нарисовать в воображении читателя какую-нибудь забавную архитектурную деталь и размахнувшись страницы на три, мы рискуем упустить, увлекшись высокопарным художественным слогом, печальную действительность. Автор выбрал себе довольно трудную судьбу, дерзнув вызвать наружу все, что ежеминутно пред внутренними взорами его и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших жизнь нашего героя, всю глубину холодных, раздробленных и противоречивых чувств и мыслей его. Автору не избежать лицемерно-бесчувственного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду литераторов, оскорбляющих человечество, придаст ему качество им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и пламя таланта; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания. Однако прочь от сих суровых размышлений! И давайте-ка вновь окунемся в жизнь бульвара со всей ее бестолковой трескотней и посмотрим, что делает Лебедько. А увидевши, порадуемся чуток, отметив, что наш горе-ловелас все же несколько преуспел в борьбе с собственной робостью.

Постоявши минут десять в нерешительности, наш герой решил действовать опрометью и наудачу. И вот уже присаживается он на скамейку, где довольно смазливая женщина лет тридцати, аппетитно закинувши ногу за ногу, лениво пролистывает потрепанный томик стихов, и начинает со все увеличивающимся жаром ее о чем-то расспрашивать. Женщина несколько времени морщится, даже не глядя на пристроившегося рядом хахаля, затем что-то отвечает коротко и односложно и, наконец, уже заинтересованно откладывает книгу и, поворотясь к мужчине, вступает с ним в беседу со все нарастающим интересом. Исчерпав свои познания в поэзии Серебряного века, видя заинтригованность собеседницы и чувствуя, что дело, по-видимому, движется на всех парах, Лебедько решается усугубить знакомство и пригласить ее в ближайший ресторан в надежде на интимное продолжение вечера, но… разом налетает на решительный отпор: «Я не знакомлюсь, у меня уже есть молодой человек!». Владислав Евгеньевич пробует проявить настойчивость, применяя заготовленную заранее шутку: «Вы хотите сказать, что не будете есть мороженое, потому что дома у вас пельмени?». Женщина сей шутки не приемлет, а, напротив, оскорбляется и, поднявшись, уходит не оборачиваясь, оставляя горемыку-соблазнителя не солоно хлебавши.

Но он уже почувствовал вкус победы над робостью и останавливаться не собирается. В следующий раз он кидается помочь вполне привлекательной еще даме лет сорока нести тяжелые сумки. Его порыв принят с благодарностью, что воодушевляет искателя приключений, и он пускается бойко рассказывать всяческие небылицы из жизни якобы знакомых ему знаменитостей. Однако и тут, дойдя до дома сей приветливой на первый взгляд барышни, он получает отказ в дальнейшем свидании по причине ожидающего дома мужа. Эта неудача только еще больше разгорячает ловеласа – он начинает чувствовать себя охотником, набирающимся опыта, и уже без содрогания сердца высматривает следующую добычу. Ею оказывается вызывающего вида ярко накрашенная девица в платье ядовито желтого цвета коротком насколько только можно себе представить. Слегка облокотившись о дерево, она вальяжно курит длинную сигарету, изображая взором своим презрение к суетности подлунного мира.

Отрекомендовавшись, Лебедько получает исчерпывающе краткий ответ: «Полторы тысячи за час, две с половиной за два». Сумма для нашего героя не бог весь какая, но он чувствует себя оскорбленным и постепенно теряет решительность своих намерений и тем более – состояние охотника. Но все же хоть как-то он доволен собой и решает, что сия вечерняя разминка явилась достойным опытом для встречи с Мастером Тантры. Внутренне Лебедько чувствует, что имеет полное право потребовать от Закаулова посвящение.

Алексей Всеволодович Закаулов был причастен к компании Югорского переулка непосредственно, будучи в семидесятых-восьмидесятых годах одним из заводил и лидеров духовной жизни Москвы. По накалу своего метафизического надрыва, отраженного в его стихах, песнях, да и самого образа жизни – это был подлинный дионисиед. Сюрреалист, пьяница и гуляка, он был настолько исполнен мистической любовью, от которой сердце разрывалось буквально на части, что сумел заразить этим экстатическим всепоглощающим устремлением тысячи человек. Мир семидесятых-восьмидесятых являл собой некий общий абстрактный порыв к выходу за всевозможные рамки, ограничения, к постижению высшей Тайны, в этом котле варились поэты и художники, бродячие музыканты, интеллектуалы, работавшие в кочегарках и пунктах приема стеклотары, стихийные христиане и буддисты, йоги и гностики, алхимики, астрологи и вообще всякий диковинный люд – те, кого приличные граждане называли либо «прожигателями жизни», либо «не от мира сего». В девяностых в этой причудливой среде явилось некое структурирование, стали все более выделяться «специализации»: йога, христианство, буддизм, астрология, западный мистицизм, тантра… Закаулов нашел применение своей кипучей души в тантризме и, достигши в две тысячи восьмом году семидесятилетия, удалился из суматошной Москвы во Владимир, где и осел с несколькими близкими учениками.