Владислав Лебедько - Живые души, или похождения Лебедько

Читатель ныне пошел придирчивый. Не иначе, как сенсацию ему подавай, в противном случае перелистнёт со скукою страниц двадцать, а чаще-то и двух абзацев ему достаточно, пробежит он их своим мутноватым взором, зевнет, да и положит только что купленный томик на полку, где поминай его как звали. Или, буде дело возле компьютера, пойдет плясать мышкой по заманчивым заголовкам, да так, честно говоря, ничего путного-то и не найдет. Случилось как-то автору (хотя само слово «автор» в наше время более чем сомнительно) также бессмысленно щелкать мышкою в необъятном виртуальном пространстве вроде как в поисках чего-нибудь «эдакого», в смутном желании наудачу налететь вдруг с размаху на то, что заставит жадно впиться в текст и потеряться в нем, нырнуть, можно сказать, в жаркий полдень в поток прохладной речушки, где плаваешь, плаваешь, да так и не наплаваешься. Не находя сего потока, лениво кликая по пестрым заголовкам, как бы невзначай оказался автор на страничке некого эротического сайта знакомств. Ну а чего вы хотите? Куда ведут развилки лабиринта всемирной паутины мужчину с первой сединой в бороде? Но и здесь не оказалось того живительного потока для страждущей души. Сидит автор и эдак, сибаритствуя, тычет в фотографии юных особ, прекрасно понимая при этом, что никому-то он не напишет – вот разбери душу русского человека – любопытства ради или чтобы убить время как-нибудь, а может все-таки тайно надеясь отыскать среди сотен анкет вдруг ту самую, что ночами снилась – нет, не понять, зачем!

И вот, представьте себе, смотрит с некоей фотографии на автора девица лет эдак двадцати двух в обтягивающем коротком платье, и взор у нее томный, и мнится, что обращен он именно к тебе, что ждет и не дождется тебя, родимого. А под фотографией подпись такого, примерно, содержания, что, мол, меня в этой жизни удивить ты уже ничем не сможешь, но все ж пиши – вдруг что и сладится. Только и оставалось после этого, что закрыть все закладки с горькою усмешкою, а затем и вовсе спохватившись, перекреститься поспешно, дескать, вот опять попутал лукавый. Пример этот, можно сказать, ничем не выдающийся, а потому и характерный. Тут, пожалуй, и встает вопрос – а нужно ли автору лезть из кожи вон, дабы хоть как-то удивить пресыщенного читателя, это ведь, решительно то же самое, как если бы той смазливой девице сообщеньице отправить, мол, королева ты из королев, давай, мол, встретимся, и буду я тебя удивлять. И есть даже шанс какой-то мизерный, что ответит прелестница, со скуки даже встретиться согласится и даже… впрочем, уймем здесь разгулявшееся, было, воображение, ведь и без того ясно, что ничем-то ты ее не удивишь, и само это «даже» не оставит ни в ее, ни в твоей жизни следа, сколько-нибудь памятного.

Однако, взявшись написать предисловие, заехали мы уже в какую-то философию, тогда как по жанру своему предисловие должно быть конкретным, вот, дескать, читатель, собираюсь я поведать тебе то-то и то-то, дабы тебя, бестолкового, вразумить, да может еще и на какое благое дело поправить. Но не тут-то было – пошел автор выплясывать кругами – от широты ли души, а может быть, и вообще, черт знает от чего. И тут бы начать извиняться перед читателем за чрезмерную кудрявость и многобуквенность, но…

Желает нынешний читатель сенсаций. Так отчего бы не удовлетворить? Благо, что и обстоятельства сошлись так, что «их есть у меня». Итак, прочь тягомотину. К делу! Вышло так, что автор года два уж как пребывает в очаровании творениями Николая Васильевича Гоголя. Конечно, будучи в школьные годы прилежным учеником по литературе (справедливости ради заметим, что по одному только этому предмету, в остальных же он проявлял отъявленное разгильдяйство), четыре увесистых тома Гоголя, находившиеся в домашней библиотеке, автор перечел вдоль и поперек. В шестом классе, покрываясь холодным потом и чуть не роняя фонарик под одеялом, впитывал он «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Вия», в седьмом хохотал над Хлестаковым и Подколесиным, в восьмом и девятом погружался в глубокие раздумья, читая и перечитывая «Шинель», «Невский проспект», «Нос» и, конечно же, «Мертвые души». Затем еще, насытивши душу в возрасте двадцати двух или двадцати трех лет, Николай Васильевич был отложен на полку, где и пролежал невостребованным лет двадцать с лишком. А года два назад душа вновь затрепетала после просмотра экранизации «Игроков». Фильм был просмотрен несколько раз, в разных компаниях, с бурными обсуждениями, затем дело пошло еще живее, и на экране видеоплеера замелькали Чичиков, Манилов, Собакевич, Ноздрев… И вопрос, заданный Николаем Васильевичем: «Русь, что же ты хочешь от меня? Дай ответ! Не дает ответа…» комком подкатывает к горлу, и ты чувствуешь, что вослед за Гоголем сам взрываешься этим сводящим с ума вопросом… И вот уже с полки достается порядком запыленный томик и перечитывается жадно, запоем, один, другой раз, третий… И Русь, подобно птице-тройке несется и несется в воображении невесть куда… Русь, что ты хочешь от меня? – не дает ответа…

Отыскивается на просторах Интернета малоизвестный последний труд Николая Васильевича «Выбранные места из переписки с друзьями», оставляя автора уже в совершенно сбитом с толку состоянии. Не может уже он остановиться и все повторяет и повторяет злосчастный вопрос: Русь, что ты хочешь от меня? И нет покою, и манит уже дорога, и скорый поезд «Москва-Нидда» мчит уже автора к местам последних гоголевских путешествий.

Да, дорогой читатель, дошедший до сих строк, есть у меня для тебя сенсация, да еще какая! Был ли злосчастный вопрос, болью застрявший в горле, чудесным Вергилием, приведшим к заветному тайнику, или же Его Величество Случай услужил, сие нам уже неведомо, но автор этих строк в итальянском городке Монторио сошелся вдруг коротко с Василием Андреевичем Т. Об этой встрече следовало бы распространиться чуть подробнее. Ведь автор проветривался по Европе не куражу одного ради, а в поисках хотя бы какого-то следа Николая Васильевича Гоголя, который долгое время проживал в Италии в ту пору, когда случилось с ним некое событие, которое, как он сам писал «произвело значительный переворот в деле творчества» его. Испытывая тяжелые приступы нервического расстройства и болезненной тоски и не надеясь на выздоровление, он даже написал духовное завещание. По словам С.Т. Аксакова, Гоголю были видения, о которых он рассказывал окружавшим его в ту пору друзьям, видения – где ему открылся новый путь. Затем последовало чудное исцеление, и Гоголь уверовал, что жизнь его нужна и не будет бесполезна. Почти все последующее время жизни Николай Васильевич посвятил «Выбранным местам из переписки с друзьями», книге чрезвычайно противоречивой, можно сказать даже скандальёзной; тут мы можем вспомнить знаменитую гневную рецензию Белинского, столь, кстати, яростную, что сама рецензия эта была категорически запрещена цензурою, ибо изобиловала самыми недружелюбными эпитетами в сторону русской православной церкви. Может быть, читателю будет назидательно знать, что именно за распространение этой рецензии был приговорен на казнь Федор Михайлович Достоевский. Впрочем, с Достоевским тогда все с большими или меньшими потерями обошлось, рецензию же Белинского со времен революции 1917 года можно было совершенно свободно найти в любой библиотеке, да и дело у нас сейчас не в том, о чем там ярился Белинский, а вот «Выбранные места из переписки с друзьями» как раз в советское-то время прочесть мог далеко не каждый, что лишний раз доказывает тезис классика, о том что цензура (впрочем, классик писал не о цензуре, но тут уж подставляй что хошь – не промахнешься) – продажная девка классовой борьбы. В благословенные своим свободомыслием последнее десятилетие двадцатого и первое двадцать первого веков мы имели возможность читать без каких-либо преград равно как и Белинского, так и «Выбранные места», нынче же дело оборачивается вновь супротив Белинского, однако, мы опять позволили себе размахнуться, что называется, пером и так уже несколько ширше рамок, приличествующих предисловию. Отправившись по маршруту «Италия, Франция, Швейцария и Германия» по гоголевским местам, автор (как вы изволили видеть, застрявший с размаху сразу в Италии) имел смутную надежду наткнуться-таки хоть на какие-то следы тех самых знаменитых гоголевских видений, в которых были явлены великому писателю «новое небо и новая земля». Прочитавши «Выбранные места…» и многочисленные комментарии к ним, автор, к своему прискорбию, так и не обнаружил в них ответа на ставший для него самого роковым вопрос: «Русь, что ты хочешь от меня?», а посему возлагал последние свои надежды хоть на какие-то, возможно оставшиеся свидетельства о содержании этих видений в старо-эмигрантской среде. Не то чтобы могли остаться какие-то документы – довольно было бы и устных рассказов – важно было зацепиться не столько даже за письменную речь, сколько за образ, благо чему-чему, а уж умению обращаться с образами специально и извлекать из них живительные переживания и ответы на долго мучившие вопросы, автору довелось в свое время старательно обучиться. И вот, сошедши с поезда в Милане, намеревался автор оттуда отправиться в Рим, благо знал, что именно в Риме летом 1841 года, по свидетельству П.В. Аненкова, жившего в ту пору там же, в Гоголе совершился весьма заметный перелом, и, возможно, там и следовало искать. Да вот поди ж ты, пойми, кого именно собирался найти в Риме! Ведь не ждет же у трапа самолета, прилетающего из Милана в Рим, некто с плакатиком, да еще на русском языке: «Досточтимый сударь! Ежели Вы желаете знать решительно все о пребывании здесь Н.В. Гоголя в 1841 году, то встречаю я именно Вас». На какой такой авось надеялся автор, по правде говоря, к тому же и по-итальянски-то не умевший связать двух-трех фраз? Конечно, автор не совсем уже конченный дурак, и перед выездом позаботился списаться с двумя-тремя русскоговорящими гидами, но все равно вся эта затея задним числом видится смешною и нелепою, так что даже не тянет и на сравнение с расхожей метафорой о поиске иголки в стоге сена. Но, черт возьми, намерение и страсть хоть что-то да найти были столь сильны, что будто некий даймон [1] Даймон – мифологический персонаж (см. у Платона в «Апологии Сократа» – Сократ отвечал друзьям, желающим его спасти, что его даймон советует ему выпить яд), – ведущий человека по жизни, олицетворяющий сокровенный внутренний голос. взял автора что называется «под микитки», да и посадил в автобус, следующий в славный город Верона.