Михаил Шабашов - Тю!

Матушка как могла, поблагодарила за ценную информацию. Затем она позвонила маме Иры. Потом – маме Игоря. Дальше они перезванивались уже без всякой последовательности.

Словом, не спали и мы, и наши мамы. Правда, с безумно противоположными душевными переживаниями…

– Я тут не сплю, волнуюсь, места соби не нахожу, звоню куда попало – и в милицию, и в скорую помощь, – выговаривала мне утром матушка, – и бужу Гришу. Говорю, мол, так и так. А он сказал, – не волнуйся, все нормально. Куда ж он мог деться? И тут же снова уснул! Я тут одна ночью, як сова сидела! Ну, хиба ж так можно?!

В очередной раз мамино воспаленное волнение совершенно не коснулось отцовского спокойствия… Я пытался оправдаться перед матушкой. Призвав всю свою способность ко лжи, обронил, что мы с Костей поехали в лес, и там машина сломалась. Поэтому, мол, и проторчали всю ночь под капотом…

– Та шо ты кажешь?! Костя был дома! Это мне сказала Вита! А за рулем был Игорь же наверное… Бо ни ты, ни Ира не шоферы! Как вы вообще еще не убились? От хамы ж такие, хга!

Потом Вита нам поведала, что спросонья приняла голову спящего отца за голову отсутствующего супруга…

У Игоря было хуже. Я хоть слушал словесные негодования, он же созерцал безмолвную тень Майи Сергеевны. Молчание, как известно, всегда хуже слов или пощечин…

Ира вообще была встречена с замком и заверениями, что отныне и до окончания отпуска она будет сидеть под домашним арестом…

Три дня мы ходили, как отличники, получившие двойку в четверти по поведению. Уходя на вечерние посиделки, сообщали адрес и номер телефона. Словом, все возможные координаты, по которым можно было в любую секунду удостовериться о нашем здравствовании… Таким образом, мы заслужили прощение…

Но с Ирой лично я больше ни-ког-да не сяду в машину.

И Акимов – изменник. Вообще-то, его Серегой зовут, но за то, что он не поехал с нами встречать осень, он – Акимов!

Особенно летом. С белыми звездами в обнимку посидишь до двух ночи, а потом несешь в хату попытку уснуть.

А в хате матушка с батей. Тоже не спят. Не спят они в разных комнатах, разделенных кухней. Я втекаю в свою, третью, и ложусь. И лежу, вперив зеньки в окно. И тут начинается потеха.

Батя включает ночник. Из комнаты матушки раздается завывание кроватных пружин. Щелкает кнопка настольной лампы. Затем пружины взвизгивают так, что становится ясно, – мама приняла сидячее положение. Секунда тишины сменяется последним аккордом, возвещающим о вертикальном взлете пружин и мамы.

Ненадолго воцаряется тишина. Потом медленно-медленно начинается шаркание. С каждой секундой оно ускоряется – мамуля шествует к папуле. По пути она заглядывает ко мне. Останавливается, зевает, чешет живот, щурится, пытаясь разглядеть, наличествует ли мое тело в койке или нет. Медленно поворачивается и чапает в спальню к отцу:

– Ну, шо, чого не спишь?

– Да нога что-то болит…

– Я тебе мазь принесу.

С этими словами мама разворачивается и начинает идти к себе. На половине пути ее останавливает тихий голос отца:

– Принеси лучше таблетку.

Мама останавливается в кухне и громко переспрашивает:

– Шо ты кажешь?

Отец также тихо повторяет:

– Таблетку принеси лучше.

Опять ничего не расслышав, матушка – чоп-чоп – возвращается к отцу:

– Шо тебе нести?

– Таблетку.

– Яку тебе таблетку?

– Ту, что вчера давала…

– От ног?

– Что – «от ног»?

– Таблетку. От ног чи от сна?

– Та от ног…

Матушка снова начинает идти к себе. Отец догоняет ее тихим вопросом:

– А Миша пришел?

Достигнув кухни, матушка опять замирает:

– Шо ты кажешь?

– Миша, говорю, пришел?

Матушка затихает в размышлениях. Все-таки не разобрав сказанное, она возвращается на исходную позицию:

– Кто пришёл?

Отец, как ни в чем не бывало, повторяет:

– Миша-то пришел?

– Да пришел вроде… – неопределенно звучит ответ. Но чтобы удостовериться, она еще раз заглядывает ко мне, прищуривается и бормочет:

– Та лежит хтось… Миша ж, наверное…

Потом спохватывается и в который раз начинает движение к себе.

Наконец-то достигнув цели, долго роется в ящичке с лекарствами, шуршит всякими обертками, что-то падает, она бормочет, потом кричит из своей комнаты:

– Я вже забыла, шо тебе нести – мазь чи таблетку?

– Что ты говоришь? – на этот раз переспрашивает отец.

Матушка доходит до кухни и оттуда громко произносит:

– Шо тебе нести – таблетку от сна чи мазь от ног? А то забыла я уже…

– Та неси уже что-нибудь… – невозмутимо отвечает тот.

Мамуля шаркает к себе, оттуда – чоп-чоп – к отцу, дает ему что-то, потом шествует восвояси. Посередине маршрута ее опять застает врасплох вопрос отца:

– А Миша уже спит?

Мама снова затормозила. Потом:

– Шо ты опять кажешь?

– Миша спит уже?

– Та хто зна!

Она разворачивается и шествует ко мне. Я ей помогаю:

– Да сплю я, сплю.

– Ну, ось, тут он… И спит… – мама в нерешительности останавливается, не зная, что делать дальше. Зевает, чешет живот и шагает к себе. На кухне останавливается и произносит:

– Ой, я вже так устала ходить, шо сейчас усну!

– Что ты говоришь? – спрашивает отец.

– Та ты ж лежишь себе, а я хожу туды-сюды. Зараз и я засну.

И целеустремленно доплетается до своей кровати. Пружины радостно взвизгивают, свет гаснет…

А у отца горит ночник. Книжка лежит на животе, сам он уже похрапывает. Наверняка, в очках… И кругом тишина. Только в кухне громко тикает будильник…

Стремление к нормальной жизни в сочетании с обескураживающей действительностью порождает безумную биографию.

После окончания журфака МГУ я поехал в Нижневартовск. Рядом, в Сургуте, живет родной брат. Это было единственной причиной моего распределения по собственному желанию на Север. И рванул туда. Один. После шести лет студенческой компанейской веселухи…

Через полгода загрустил до воя. И из Нижневартовска, где обещали квартиру, я махнул в Хабаровск, где ничего не обещали. Зато там была своя студенческая ай-яй-яй-компанья. Жил то у кого-то, то с кем-то… Снимал избушку даже. Чуть ли не за ведро угля… Впрочем, квартирный вопрос меня как-то не тяготил. Ну, нет – и нет.

Через два с половиной года решил умотать и из Хабаровска. Придуманная для самого себя сентенция «подальше от столицы – поближе к Богу» совершенно себя не оправдала…

Начал давать сигнал «sos» однокурсникам, осевшим в центральной части тогдашнего еще СССР. Одна знакомая телеграфировала: в каком-то подмосковном городке есть место в газете. Там дают, мол, прописку и квартиру (опять!).

Следом пришло письмо от лучшего друга по журфаку Сереги Шипотило. «Приезжай, – писал он, – ко мне в Чернигов. Увидимся хоть, да и проблему твою решим! Тут на телевидении нужны люди…»