Анатолий Герасимов - Быль. Небыль. Возможно будет

В 1942 году после тяжелого ранения отца комиссовали и он стал работать в одной из строительных организаций.

С этого времени он начал пить. Маме это, конечно, не нравилось и они постоянно ругались. Были случаи, когда после такого скандала она забирала меня и ехала к своей маме (моей бабушке) Анне Михайловне в Лихоборы. Там мы и ютились вместе в одной комнате некоторое время, пока не утихала мамина обида.

Комната бабушки была маленькая, очень чистенькая и уютная, как и она сама. Учительница русского языка, заслуженный учитель РСФСР имела за своей спиной тяжелую жизнь. Происхождением из дворянского рода Войтовых, в раннем детстве она потеряла отца и мать. Отец умер от тифа, а мать от туберкулеза. Ее и сестру, оставшихся сиротами, поместили в приют для дворянских детей. Затем она окончила гимназию и, получив звание учительницы, уехала преподавать в село Средний Карачан Воронежской губернии. Там вышла замуж за моего деда Григория Мячина, который, отсидев несколько месяцев в Бутырской тюрьме за распространение политической литературы, был сослан в эти края на поселение и под надзор полиции. Дед был фельдшер, но заведовал небольшой больницей на краю села, где они и проживали. Ко времени революции 1917 года в их семье было уже четверо детей, два мальчика – Толя и Женя, и две девочки – Алла и Марианна (моя мама). Страшное тогда было время. Началась гражданская война. Их село попеременно переходило из рук в руки. То «белые» придут, то «красные», то ворвется банда «зеленых», то еще какая ватага лихих людей.

Однажды, когда «красные» в очередной раз покидали село, они попросили деда получше спрятать их раненого комиссара. Вскоре в село ворвалась одна из банд. Кто-то донес на деда, но сколько бандиты не допытывались, сколько не искали, найти не смогли. Тогда они забрали из конюшни лошадь, а деда зарубили шашкой на глазах семьи.

В то время был сильный голод, работать с грудным ребенком бабушка не могла, а четверых малолетних детей надо было кормить. Спасли односельчане. Деда там очень уважали и любили, поэтому бабушку с детьми кормили «всем миром» по очереди. Выделили ей земельный надел, который она сдала в аренду, так и выжили.

Оба сына потом окончили военные училища и ушли на фронт в первые дни войны. Через два месяца погиб младший – Женя.

Бабушка уже получила от командования «похоронку» на него, была убита горем, и они с мамой сидели на диване, тихонько плакали и утешали друг друга. Побыв неделю-другую у бабушки, мы возвращались на Малую Бронную.

В коридоре квартиры мы, дети устраивали азартные и шумные игры, пока нас не разгоняли по комнатам соседи. Игрушек у меня в детстве было мало. Плюшевый медведь с оторванным ухом, которого я безумно любил, и довольно большая железная машина – полуторка, на которой я его возил. Машину я брал и на Патриарши пруды, где перевозил песок из одной песочницы в другую. Были еще железный совок и формочки для песка, которыми я пек песочные пирожные.

Отчетливо запомнился канун одного нового года. К нему мы с мамой готовились загодя. Фабричных елочных игрушек было мало. Поэтому мы нарезали бумажные ленты, красили их акварелью в разные цвета, делили на полоски, склеивали в кольца, которые крепили друг к другу. Получались гирлянды. Вместо шаров заворачивали в фольгу грецкие орехи и вешали их на елку. Так же поступали и с конфетами. Мандарины были редкостью, и, если удавалось их достать, то они тоже находили почетное место на елке в натуральном виде. Добавляли в конце на елку побольше ваты, и она готова. Как-то раз отец принес к новому году три больших стеклянных шара. Один молочно-белый, светящийся в темноте, другой зеркальный, третий серебристый с углублением по середине, в котором алела красная звезда. Шары очень красиво смотрелись среди зеленых веток и по размерам соответствовали ей – стройной, густой и ростом под потолок. Очередная воздушная тревога была для нас уже рядовым явлением. По ночному небу беспорядочно заметались лучи прожекторов, высвечивая огромные туши аэростатов, по-собачьи затявкали зенитки, и мы поспешили задернуть светомаскировочные шторы на окне. Но тут, сквозь привычные звуки налета, донесся вой авиабомбы большого калибра. Он нарастал, приближался, пригибая нас к полу. Казалось, бомба должна непременно врезаться в наш дом. Затем последовала секундная пауза, и тут же раздался мощнейший взрыв. Стекла окна вылетели вместе с наклеенными полосками, зазвенела, разбиваясь, посуда в горке, с улицы ворвался порыв зимнего воздуха пополам с гарью. Пострадала и елка. Все шары слетели на пол и разлетелись вдребезги. Напуганный, я вылез из-под стола, под которым спрятался, и разревелся. Мама сказала, что я дурачок и хорошо, что сами остались живы. Между тем бомба упала совсем не рядом с нами, а в соседнем квартале. Горе было там.

Шло время. Немцы все дальше драпали от Москвы. Хорошо помню отдельные сводки Совинформбюро. Сначала в них сообщали, что наши войска после тяжелых и кровопролитных боев оставили такой-то населенный пункт. Затем после отступления они стали закрепляться на заранее подготовленных позициях, нанеся противнику тяжелый урон в живой силе и технике. Наконец, перейдя в наступление, начали занимать ранее оставленные села и города. По радио постоянно звучали фамилии наших отличившихся военачальников: Говорова, Толбухина, Конева, Василевского, Тимошенко. Особенно я любил Рокоссовского и внимательно слушал передачи, где звучала его фамилия.

Вскоре нашу семью постиг еще один удар. Вначале бабушке сообщили, что ее старший сын Толя пропал без вести во время оборонительных боев под Севастополем. Только через два года пришла «похоронка», в которой сообщалось о его героической смерти и представлении к высокой правительственной награде посмертно. Значительно позднее от его однополчан мы узнали о последнем месяце жизни и обстоятельствах смерти дяди Толи.

В июле 1942 года наши войска оставили полностью разрушенный Севастополь. За несколько дней до этого взвод, которым командовал лейтенант Мячин был снят с позиций и направлен в помощь крымским партизанам. Скоро о командире этого отряда стали ходить легенды. Очевидцы рассказывали, что однажды небольшая группа партизан, которой он командовал, попала в окружение карателей. Немецкие автоматчики шли по лесу густой сетью полукругом, постепенно сжимая его и вытесняя партизан на широкую шоссейную дорогу, где их уже ожидали другие автоматчики. Командир остановил группу перед выходом из леса. Все поняли, что впереди их ждала смерть. Но сзади подходила облава. Уже видны были пьяные лица фашистов, которые громко гоготали, что-то выкрикивали и строчили поверх голов наших. Немцы на шоссе о чем-то посовещались и тут же устроили партизанам огненную стенку из трассирующих пуль, высотой метра в полтора. Одна очередь шла над другой с небольшим интервалом. Они не стреляли в наших, а просто держали эту смертельную стену. Облава подошла уже совсем близко, когда лейтенант Мячин отдал приказ: «Прыгать через стену!». И первый перепрыгнул ее. За ним все остальные. Далее произошло невероятное. Немцы прекратили стрелять и стали аплодировать нашим, крича: «Рус, карашо!». Партизаны скрылись в лесу на другой стороне шоссе без единой потери. Немцы их уже не преследовали.