Николай Югаев - Ходовые испытания. сборник рассказов

Лицо Кости преобразилось, глаза загорелись юношеской восторженностью, красивая улыбка обнажила ровный ряд зубов необыкновенной белизны. Но неожиданно он опять впал в печальную задумчивость. Михеича поразила такая перемена настроения Кости. Он внимательно слушавший монолог Кости и ждавший продолжения повествования, вдруг вспомнив о пекущейся картошке, проворно вскочил и попавшей под руку хворостиной начал разгребать угли, выкатывая картофелины с уже подгоревшей кожурой.

– Вот старый хрен, – выругался он, – совсем забыл о ней.

Взяв одну из них, старик стал перекидывать с одной руки в другую при этом, остужая, он с шумом набирал воздух и дул на неё. Его усы топорщились из-за вытянутых губ, а широко открытые глаза сошлись к переносице. Всё это выглядело забавным и привлекло внимание Кости. Он, также, не дожидаясь пока остынет картошка, схватил одну и, обжёгшись, выронил.

– Э, видно, сынок, давно ты физическим трудом не занимался. Кожа-то у тебя на руках тонкая нежная, потому и не выдерживает такой температуры. На вот возьми-ка, ужо остыла, – добродушно усмехаясь, протянул Михеич разломленный надвое картофель. А вот соль, лучок и хлеб – бери, доставая из сумки, предложил он.

Они, почти не разговаривая, поужинали, запив к тому времени приготовленным крепким чаем, разбавленным молоком. Михеичу не терпелось услышать конец истории произошедшей с Костей, но он терпеливо ждал, когда тот сам продолжит свою горестную исповедь.

– Михеич, ты прожил долгую жизнь, дай Бог тебе ещё прожить столько же, но можешь ли ты сказать, что есть женщина?

– Это ты к чему? – насторожившись, удивлённо спросил Михеич, но сообразив, что этот вопрос очень волнует Костю, прямодушно ответил, – Да кто ж их знает, сынок. Бабы они существа особые. Вот я со своей женой прожил свыше сорока лет, да так и не распознал. Ужо помирала, а всё тревожилась, кто обо мне заботиться будет, когда я бобылем останусь. Призвала даже свою подругу помоложе и безмужнюю и всё что-то ей толковала, стало быть, наказывала, как обихаживать меня. А ведь ещё надысь в гневе ворчала, что опостылел я ей за всю жизнь и всё такое. А тут… Вот сам и рассуди. – Старик, отвернувшись, украдкой смахнул слезу.

– Михеич, ты прости меня, что разбередил тебе душу, – извиняясь, сочувственно проговорил Костя, от внимания которого не ускользнуло неловкое движение старика.

– Да ты, Константин, в этом не виноват… Я ведь здесь частенько на берегу ночую. Тоска меня из дома гонит. А здесь… не четыре стены, простор вон какой. И опять же Байкал, он же живой – иногда пошумит, иногда так ласково коснётся ног, что впору и самому лаской ответить. Раньше я такого не замечал за собой, тапереча или остарел, или мне так кажется, что это во мне проявляется нерастраченная любовь к моей Глаше.

Старик подкинул в костёр толстые сучья, которые нехотя разгорались, то вспыхивая, то угасая. Наконец ветерок подхватил образовавшееся пламя и оно, извиваясь, вырвало из темноты фигуры двух сидящих собеседников, так не похожих ни по возрасту, ни по материальному достатку, но тонко чувствующих друг друга.

– Я, уверен, что жизнь каждого связана с любовью, – произнёс Костя и горестно добавил, – когда потеряна любовь, жизнь теряет смысл и хочется умереть.

– Паря, ты что-то не того! – покачал головой Михеич. – Откедова такие мысли, что могло с тобой произойти? – недоумевая, спросил он, подметив, как при последних словах, болезненно искривилось лицо Кости. – Ведь вроде ты был счастлив, когда встретил свою любовь – Виолу.

– Да это были минуты не испытываемого до той поры великого счастья. – Костя сдержанно улыбнулся и продолжил. – Она, продолжая всхлипывать, положила голову на моё плечо, и мне показалось, что если бы я не сдержал себя, Виола всецело была бы моей. Её возбуждающие соски выделялись под тонкой материей платья и касались моей руки, но я не хотел воспользоваться её минутной слабостью, потому что очень любил её. И чем дальше она рассказывала о своей жизни, тем быстрее моё животное чувство сменялось состраданьем к ней. Выяснилось, что её счастливая семейная жизнь дала трещину из-за увлечения мужа азартной карточной игрой на деньги. Виола приложила много усилий, чтобы отвратить его от этой пагубной страсти. Только её любовь к мужу помогала ей, не опускать рук и продолжать борьбу за своё счастье. Трагедия разыгралась, когда муж лишился работы, и он стал проигрывать деньги, отложенные ими на покупку квартиры. Её небольшого заработка теперь едва хватало на еду. Однажды он пришёл домой весь избитый. Оказалось, он проиграл большую сумму денег и не смог в назначенный срок отдать. Проценты за просрочку увеличивали долг, и через некоторое время хозяин казино и гостиницы, в которой я снимал номер, заявил Виоле: или она отрабатывает за мужа долг, или его закатают под асфальт.

– Так я оказалась рабыней, – всё ещё всхлипывая, окончила Виола рассказ, стыдливо не поднимая глаз.

Я, наблюдая за её лицом, старался представить ту внутреннюю жизнь, которой она жила после произошедшей с ней трагедии. Эта жизнь показалась мне чудовищной.

– Я освобожу тебя от рабства, – решительно произнёс я, стараясь заглянуть в её опущенные глаза.

– Ты это сможешь сделать?! – воскликнула она недоверчиво, вскинув свои большие ресницы, под которыми, я увидел, вспыхнувшие живым блеском глаза.

– Да, да! Я сделаю это сейчас же, – горячась, проговорил я, и вызвал горничную, которая сообщила хозяину, что его хочет видеть постоялец из номера люкс.

Пока мы ожидали приход хозяина, я рассказал ей о своей жизни, о том, что только любовь к ней помогала мне преодолевать трудности. Виола с недоверием слушала моё признание. И мне это казалось досадным. Мысль о том, что те чувства, которые она испытывает ко мне, не обязательно должны быть схожими с моими к ней чувствами, показалась такой страшной, что я внезапно умолк. Молчала и она. Это неловкое молчание продолжалось до того мгновение, пока не пришёл хозяин гостиницы. Я попросил Виолу выйти на время переговоров и подойти часа через три. Разговор, который состоялся с человеком прилично одетым, но по всем его повадкам: хамству и наглости, свойственным бандюганам девяностых годов, мне вспоминать неприятно. Скажу только, этот подлый тип вел себя так, будто продавал какую-то дорогую вещь, которая в глазах других повышала его значимость. Не торгуясь, я заплатил в три раза больше, чем был долг мужа Виолы и был рад, когда перечислив деньги на счёт мерзавца, получил от него документ удостоверяющий погашение долга. Вечером появилась Виола. Вид у неё был взволнованный, глаза лихорадочно горели, на щеках разливался румянец.

– Костя, ты, вы, – не зная как обратиться, запинаясь, промолвила она, – договорились с ним?