А. Кривич - Как во смутной волости

– «Кубинская ночь» называется, – жеманно ответила та. – Ничего не понимаешь в косметике.

– Да, тут я пас. Но есть еще вещи, в которых я кое-что понимаю. Прошу к столу.

Начали размещаться за столом, приятель полез в сумки, начал доставать ананасы, икру, салями, в придачу к стоявшей на столе батарее прибавились еще четыре бутылки «Путинки». Да, вечер перестает быть томным, печени придется сегодня несладко.

Выпили за встречу, потянулись к закускам.

– Наш завкафедрой говорил: «Между первой и второй не дышат», – я уже наполнял рюмки.

И застолье покатилось накатанной колеей, после второй бутылки нахлынули воспоминания о геологическом прошлом. Были тут и переправы через бурные таежные реки, и десятикилограммовые пойманные таймени, и встречи с медведями, и шестидесятиградусные морозы, и мошкара, и наводнения, и таежные пожары. Я словно окунулся вновь в эту атмосферу, пахнуло дымком костра, молодостью, свободой. Мы тогда искали уран, грянула перестройка, разоружение, уран стал не нужен, начались бестолковые реорганизации. Зарплата не поспевала за инфляцией, надежда получить жилье улетучилась, перспектива мотаться всю жизнь по общагам, как некоторые из коллег, меня никак не устраивала. Поразмыслив, я собрал нехитрый скарб и уехал на родину, работы я не боялся, если страна не нуждается в моей головенке, буду зарабатывать на хлеб руками.

Нашел леспромхоз с пустующими домами и начал валить лес. У приятеля к тому времени уже была квартира, он по-прежнему работал геологом, только уже в частной артели, искал россыпное золото.

За разговорами время летело незаметно, ночь близилась к концу, да и запасы водки изрядно истощились. Расслабленный возлияниями, я лишь сейчас осознал, как мне не хватало все эти годы нормального человеческого общения, разговаривать с гегемонами я так и не научился, они лишь раздражали меня однообразием речей.

Постепенно с воспоминаний перешли на современность, гости рассказывали о своей вполне благополучной жизни, дети окончили институты, получают хорошую зарплату, перспективы.

– Ну, а у вас как жизнь? – спросил приятель. В тоне его я почувствовал неестественную легкость, осторожность, по всему видно, жена по дороге уже вдоволь нажаловалась на свою несчастную жизнь.

– Как видишь, живем потихоньку, хоромами не обзавелись, но на кусок хлеба хватает, – я старался держаться естественно, не выдавать подступавшее раздражение, усиленное алкоголем. Не рассказывать же им о проблемах с сыном, с женой, это мои проблемы, и никого они не касаются, тем более что жена уже наверняка изложила им свое видение ситуации.

– Ну что, нормально, – гость обвел комнату помутневшим взглядом. – Это ты все сам делал, своими руками?

– Кто же мне будет делать? Конечно, этими корявыми ручонками, – я показал ему ладони в обширных мозолях.

– А ведь в партии тебя считали самым умным, – вступила в разговор гостья. Жена сидела с равнодушным видом.

– Людям свойственно ошибаться, – я попытался отшутиться, однако собеседники были настроены серьезно. Следующий вопрос я уже предвидел.

– Сын на кого собирается учиться?

– Пусть учится на кого хочет, – мое раздражение все усиливалось.

– Как на кого хочет? А тебя это не касается, что ли? Ты должен обеспечить ему учебу, вывести в люди, это же твой сын, – голос гостьи обрел менторский тон. Учительница, директор школы, уж она точно знает, как надо жить.

– Я ничего никому не должен. Сына я вырастил, он вполне самостоятельный, пусть поступает как хочет.

Чтобы прекратить этот тяжелый разговор, я встал и вышел на кухню, нервно закурил. Приятель вышел вслед за мной.

– Нет, ты не прав. Мы обязаны обеспечить детям благополучную жизнь, дать образование…

Он пытается учить меня жизни. Умом приятель никогда не отличался, но мы бок о бок проработали довольно долго, хлебнули всякого, и порывать контакт со своей молодостью мне не хотелось. Я нисколько не завидовал его нынешнему относительному благополучию. В нашем геологическом поселке в прежние времена ходило много разговоров о том, как его жена подстилалась под начальников разного ранга, добиваясь директорства в школе, трехкомнатной квартиры в городе и прочих благ, он же спокойно вкалывал, делая вид, что ничего об этом не знает. Или действительно не знал? Да нет, этого быть не может, просто его такой расклад устраивал, а если и не устраивал – рыпаться он не мог себе позволить, привыкнув находиться под каблуком и на положении примака.

Высказывать ему все это я, конечно, не собирался, не желая превращать нашу беседу в бабью перебранку в стиле «Дурак!» – «Сам дурак!».

Надо просто аккуратно завершить бесплодный разговор, ни его, ни мои взгляды на жизнь уже не изменятся, и трепать нервы друг другу впустую совершенно ни к чему.

– Скажи мне, что такое совесть? – прервал я его нравоучения.

– Совесть? Совесть – это… это… как тебе сказать…

– Совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго.

– Ну и что?

– А то, что это самое главное, что мы должны передать детям. Без совести вырастает подонок, с образованием – подонок в квадрате. Ладно, пойдем лучше выпьем, – я затушил окурок и направился нетвердым шагом в зал, при моем появлении дамы прервали беседу, их взгляды обдали холодом. Я налил водку в рюмки, провозгласил:

– За прекрасных дам! Локоть выше эполета! – и опрокинул в себя водку. – Засим позвольте откланяться. Спокойной ночи, – я неуверенно дошел до печи, забрался по лестнице наверх и тут же заснул.

Проснулся уже за полдень с тяжелой головой и сухостью во рту, осторожно слез с печи, с отвращением посмотрел в зеркало. Нет, для таких ночных бдений я уже не гожусь. Все уже встали и теперь фотографировались в зале. Не обольщаясь по поводу своей фотогеничности, я открыл холодильник, достал бутылку «Жигулевского» и с наслаждением прильнул к горлышку.

Обед прошел в незначительных разговорах; со мной держались подчеркнуто холодно. После обеда гости стали собирать вещи, готовиться к отъезду.

– Что, уже уезжаете? – спросил я.