Ирина Лукницкая - Оберег на любовь. Том 1

Прочувствовав на своей шкуре всю сутолоку вокзала и, кажется, насквозь пропитавшись специфическим вокзальным запахом, этакой гремучей смесью из «ароматов»: растопленного прогорклого жира, в котором жарили беляши в придорожном буфете; суррогатного кофе, пива и копченой воблы, дегтярной жидкости для пропитки шпал, дорожной пыли, курительных и туалетных комнат, – мы быстренько приобрели билеты и наконец-то выползли на воздух, где, с трудом отыскав тенечек, присели передохнуть. Соня сразу разулась, с наслаждением вытянув босые ступни с красными следами от обуви, и заявила, что у нее невозможно тесные туфли. Ну, это вполне в ее манере. Надо ж было догадаться – надеть в дорогу новую обувь! Туфельки, безусловно, были хороши – последний писк моды. На удобной, смягчающей шаг, каучуковой танкетке. В среде фарцовщиков да и в народе такая подошва называется «манной кашей». И цвет кожи очень приятный, светло-бежевый. Сейчас туфли оказались невостребованными, хозяйка даже не пожелала опереться о них своими розовыми пятками, предпочитая свободно распластать ступни на земле, правда, предварительно подстелив под них забытую кем-то на скамейке газетку. Видно, девушка не желала больше уподобляться тем древним китаянкам, которым постоянно приходилось держать свои ножки в неволе. С китаянками-то все понятно: они хотели, чтобы у них были миниатюрные стопы, а вот ради чего себя так мучила Соня? Как бы там ни было, теперь обновка неприкаянно стояла в стороне.

Я с интересом озиралась по сторонам. Перед нами раскинулась большая асфальтированная площадь, по кругу стояли ажурные скамейки, а в центре помещался небольшой парковый фонтанчик. Его чугунная пирамидка состояла из трех чаш, из верхнего сосуда на нижние ниспадал сплошной водопад. Почему-то при виде фонтанов мне всегда вспоминается трубный голос Маяковского со старой пластинки, строчки стиха: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?». Сама не знаю, отчего у меня возникает такая ассоциация, однако ноктюрн, не ноктюрн – а некая плавная мелодия в голове у меня образовалась: «Как прекрасен этот мир, посмотри…». Смотреть на движение воды и ее обилие это действительно прекрасно. Тем более в такую жару. Бесспорно, мир прекрасен! Но все же песня была навеяна другим.

– Ты не можешь не заметить, соловьи живут на свете и простые сизари… – пропела я, старательно выводя мотив.

– Да уж, – поддержала меня Соня, – такое количество сизарей трудно не заметить. Их тут целый миллион, наверное…

Может, и не миллион, но массовое скопление птиц на площади наблюдалось. Они мирно гуляли, попутно исполняя свои брачные танцы, громко ворковали, выискивали семечки, клевали мелкие камешки и все, что под их гулькин нос попадалось, включая явный мусор. Девушка с соседней лавочки, искрошив целую горбушку без остатка, поднялась, легко подхватила миниатюрный чемоданчик, который еще называют «балеткой», и спортивным шагом направилась в здание вокзала… Заметив перемены в расстановке фигур на площадке и руководствуясь стадным чувством, птичий народ всей стаей в срочном порядке направился к нам. А вдруг и тут чего перепадет? Скучившись подле наших ног, они потоптались-потоптались, нарезая круги, но, так и не дождавшись корма, грустно поковыляли к мусорному баку. Остался лишь один самый видный и, похоже, самый упрямый. Отщепенец вертел надутой радужной шеей, косил на нас умным красным глазом и всем своим видом выпрашивал вкусненькое. Сонька сразу сдалась.

– Посмотри, какой красавец! У него какое-то необычное оперение, и даже хохолок на голове смотрится, как настоящая корона. А грудь так и отливает… э-э-э… раствором бриллиантовой зелени.

Так отличница Соня по-научному назвала зеленку. Привычное простое название антисептика действительно как-то не вязалось с этаким роскошным голубиным экземпляром, а так – хотя бы намек на некую породистость и отличную от собратьев внешность.

– Слушай, Поль, давай ему хоть булочку купим. Сгоняешь, а? А то я, кажется, ноги стерла.

«Довыпендривалась!» – беззлобно подумала я и с готовностью откликнулась:

– Конечно, схожу. Великомученица ты моя. Чего брать-то?

Лучше было бы не спрашивать. Соня долго перечисляла хлебобулочные изделия, которые мне надлежало купить. Тут были и сайки, и посыпушки, и рогалики с маком и, главное, коржики – но непременно свежие, а не какие-нибудь залежалые.

– Сонь, погоди, не части, я запишу. Дай, только свой магнитофон включу, – пошутила я.

Соня поняла, что увлеклась и сдалась.

– Ладно, бери, что на тебя посмотрит. Только вилочкой потрогай на предмет черствости, – и уже мне вдогонку снова настоятельно напоминала: – Потыкать не забудь! Обязательно…

К привокзальной площади примыкал магазин «Каравай», самый большой хлебный магазин в городе. Знакомство с этой булочной в моей памяти отложилось двумя значимыми событиями. В тот день принесли Ирку из роддома, и тогда же я в первый раз попробовала торт «Полет». Хотя мы с папой явились прямо к открытию магазина, нам все равно пришлось отстоять в очереди пару часов, тревожно контролируя наше черепашье продвижение к прилавку и с волнением прислушиваясь к паническим настроениям в толпе: «Сейчас кончится! Да не кончится, что вы каркаете! А вот уже и кончились! Говорю же вам, на мне всегда все кончается…». Зря мы переживали: торты подвезли еще. Тортик, кстати, оказался что надо: поджаренные арахисовые орешки, пропитанные тягучей медовой карамелью, воздушная прослойка из заварного теста и пышное безе.

В магазине с тех пор ничего не изменилось, все тот же хлебный дух, оглушающе вкусный, и непривычное изобилие на прилавках. Разве что любимый торт в продаже нынче отсутствовал, о чем свидетельствовало красноречивое объявление в довольно грубой, я бы даже сказала – в хамской форме: «ПОЛЕТОВ НЕТ. Просьба своими вопросами продавцу не надоедать!» Но неповторимый запах хлеба делает людей добрее – правда, это никоим образом не распространяется на работников торговли, – и покупатели не обижались. Они бродили от стойки к стойке, тыкали раздвоенной вилкой, привязанной шпагатом к витрине, в хрустящую корочку, пытаясь добраться до мякиша, и, довольные, набивали свои авоськи свежей выпечкой. Еще бы! Поди, найди такое разнообразие в обычной «булошной»! Деревянные стеллажи с полками были забиты белыми, серыми и черными буханками, батонами, плетенками, халами и разной аппетитной мелочевкой – у меня разбежались глаза. Одним словом, каравай-каравай, чего хочешь – выбирай…

Мне приглянулись румяные круглые булочки с помадкой, за пять копеек, и хрустящие жареные трубочки с повидлом – за шесть. Вдруг за стеклом выставочного уголка, украшенного бумажными кружевами, я увидела то, что любила больше всего на свете. Кукурузные палочки! Правда, на полке имелись еще другие изделия – пышные хлеба с художественно запеченными выпуклыми косами и гигантскими колосьями на блестящей румяной корке. Образцы были явно не настоящие, а сделанные из папье-маше. Может, и картонная коробка на витрине – муляж?