Ирина Лукницкая - Оберег на любовь. Том 1

– Видишь наш дом? – спросила Соня. – Вон тот, с мансардой.

И указала на строение с ломаной крышей, попутно ознакомив меня с новым словом явно не нашего происхождения. Что такое мезонин, я примерно знала – не зря же читала Чехова. А вот мансарда? Должно быть, это два родственных понятия. Мне сразу приглянулось жилище, в котором предстояло поселиться.

– Симпатичный… – протянула я мечтательно.

Аккуратный двухэтажный домик пытался спрятаться за зеленым забором, но тщетно: не заметить его было просто нельзя! Он бросался в глаза уже с дороги – явно выше соседних за счет надстройки и приподнятого фундамента. Обращали на себя внимание и наружные стены, обшитые безумно дефицитной вагонкой. У моего папы мечта – отделать вот такими дощечками всю лоджию, но пока он наскреб лишь на дверцы. Зато после доработки облупленный встроенный шкафчик сразу приобрел вид приличной мебели.

Если судить по цвету потемневших плашек, дача не такая уж новая, однако на фоне близстоящих домишек смотрится весьма добротно. Вид спереди – так, помнится, в черчении называют изображение на фронтальной плоскости – живо напомнил мне рисунки моей младшей сестры Иры. Мне кажется, дома в альбоме у сестренки множатся со скоростью света и похожи один на другой, как близнецы-братья! Так вот, анфас реального строения тоже являл собой квадрат с двумя прямоугольниками окон. Что касается крыши, здесь геометрия оказалась несколько иной, чем на повторяющихся работах сестры. Треугольник успешно заменен на трапецию. Вдобавок, на втором этаже есть полноценное окно, тогда как на детских каракулях чердачное окошко условно представлено лишь мизерным кружком, и больше напоминает дырку в скворечнике. К торцу всамделишного дома пристроено крылечко с застекленной верандой. Моя пятилетняя сестренка тоже всегда присобачивает неоднородные звенья ступенек к своим домикам именно сбоку. Делает она это лихо, не отрывая карандаша. Хотя, на мой взгляд, тут как раз не грех бы и постараться, поскольку крыльцо – лицо здания. Парадный вход все-таки.

Отличное дополнение фасаду придают расписные ставни и симметрично подхваченные оранжевые шторы, кроющиеся за контуром оконных переплетов. Пока мне не было видно, чем они там подхвачены, но я почему-то представила шелковые завязки, заканчивающиеся пышными бантами. Я вспомнила: на плоских изображениях сестры присутствуют все те же детали. Только переданы они весьма своеобразно. Ставни растопырены крыльями бабочек, а шторки, по-моему, просто обозначены жирными дугами. И еще есть отличие: в тетради для рисования на каждой странице к треугольной крыше всегда примыкает некая скособоченная конструкция, призванная изображать трубу. Устройство состоит из вытянутого прямоугольника и обязательной спиральки. Завитки черного дыма, старательно выведенные детской рукой, уходят не в небо, а уплывают куда-то в сторону, будто их сдувает сильным ветром. В жизни же пронзающая крышу высокая печная труба стремится вверх, установлена строго вертикально и совсем не дымит…

– Мансарда, это комната на чердаке, да Сонь? – на всякий случай уточнила я.

– Ага. Ты будешь в ней жить! – торжественно объявила подруга и покровительственно успокоила: – Вместе со мной, естественно.

И без всякого перехода спросила:

– Как тебе мои ставни?

– Красиво. А почему твои?

– Здрасте! А кто, по-твоему, на них узоры выписывал? Краской весь день дышал? Лично я занималась, – гордо била себя в грудь Соня и добавляла, уже значительно сдержаннее, – по маминому трафарету, разумеется.

– Здорово получилось!

Я подумала, не зря Соня мучилась. Если бы шероховатые створки, окрашенные в цвет забора, оставить как есть, темно-зелеными, было бы, пожалуй, мрачновато. А так, орнамент, хоть и незатейливый, хорошо освежал фасад, придавая облику дома вид расписного терема. Белая глянцевая краска, пропечатанная через трафарет, – правда, при ближайшем рассмотрении кое-где нетерпеливо смазанная, – еще не потеряла своего блеска, из чего я сделала вывод, что обновление произведено недавно.

Мы с шумом ввалились в незапертую калитку. Нас никто не встречал, и только большие лопухи, как стражи у входа, качнули головами: то ли приветствовали, то ли просто невольно шевельнулись от движения воздуха, возникшего вследствие шумного вторжения за ограду нас самих и вороха наших вещей.

– А где твоя мама?

– Спросила тоже. Моя мама может быть где угодно. Тот еще Фигаро. Скорее всего, к соседке упорхнула…

– Может быть, на речке? – предположила я.

Мне казалось таким очевидным: находиться в жару у воды.

– О чем ты, душа моя? Какая, к черту, речка? Некогда им прохлаждаться. Настоящие дачники должны пахать, как лошади, а не тунеядствовать на берегу.

– Как? Неужели даже купаться не ходят?

– Крайне редко. Ничего. Скоро и ты постигнешь эту кухню, – бодро заверила меня подруга, – вообще, нам с тобой крупно повезло, что мамы нет дома, а то пришлось бы сейчас оправдываться и отвечать на разные каверзные вопросы.

– Какие еще вопросы?

– К примеру, какого лешего мы с тобой шляемся по улицам дачного поселка с грязными ногами?

…Я бы с удовольствием побродила по участку, но Соня сразу потащила меня в дом, правда, на крылечке мы притормозили. Мимолетного взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку во дворе. На ум сразу пришло одно емкое и прочное слово – порядок! Это там, у самой калитки, еще могли себе позволить вольготно жить лопухи, но проникать на территорию им явно было заказано. Огород отделен от зоны отдыха аккуратным бордюрчиком из вкопанных кирпичей. Дорожки, разбегающиеся от крылечка к летней кухне и туалету, посыпаны песком. Сама избушка с удобствами белеет на горизонте, выделяясь на фоне соседского сарая новизной свежеструганных досок: этакий символ состоятельности хозяев.

Про состоятельность я сама додумалась. Личные наблюдения подсказали. Ведь если денег у хозяев нет, им, должно быть, не до эстетики надворных построек. Завалившийся заборишко бы поправить да худую крышу подлатать. Целую лужайку занимает роскошная яблоня, толстый ствол которой до самой кроны аккуратно побелен голубоватой известью. Обычно такими ухоженными бывают деревья лишь после ленинского коммунистического субботника. Бочка под водосточной трубой нисколько не портит общего вида. Это не какая-нибудь ржавая бадья, а справная емкость, выкрашенная все в тот же заборный цвет. По кругу весело нашлепан знакомый белый узор. Надо же, оказывается – и обычный садовый инвентарь может выглядеть, как игрушка!

Пока я озиралась, Соня суетилась. Но суетилась целенаправленно. Для омовения наших запыленных ступней она зачерпнула водички из бадьи пластмассовым тазиком и, сняв с веревки ночную рубашку, из которой «вытолстела» лет этак пять назад, расстелила ее на половичок. Надо полагать, детская фланелевая сорочка здесь всегда использовалась в качестве ножного полотенца. Вода мне показалась не просто теплой, а даже горячей.