Владимир Киреев - Возвращение к себе (сборник)

– Ловко это у тебя получается, братка! – сказал Афанас и хотел было кинуться за добычей, но Павел ухватил его за плечо: постой, мол. Он обратил внимание, что второй рябчик не улетел прочь, а, съежившись, сидел на другой ветке, ближе к стволу.

Павел вскинул ружье, долго наводил мушку на цель и, наконец, выстрелил. Второй рябчик так же, как и первый, упал на землю. Когда они подошли ближе и увидели птиц, лежащих рядышком на снегу, на ум Павлу пришла мысль:

«Вот так вместе жили, вместе летали, жизни радовались, кормились, вместе и умерли».

Подобрав дичь, охотники выбрались из густого ельника и побрели вверх по течению речки Алексеевки. Следов кругом было много, и Павел, когда мог их узнать, объяснял младшему брату где пробежала лисица, где мышиные цепочки, а где прошел, глубоко вдавливая грунт, сохатый. Но вблизи зверья не попадалось.

И вдруг они заметили свежие заячьи следы. По всему было видно, что косой только что прошмыгнул здесь и не мог далеко уйти от этого места. Братья молча прошли вперед, чуть пригибаясь к земле и пристально всматриваясь в белесые холмы и низинки. Вскоре они настигли беглеца. Афанас снова первым приметил зайца. Его спинка едва виднелась из-за низкого куста и немного вздрагивала, но когда они подошли еще ближе, заяц выскочил на открытое пространство и кинулся было наутек. Но Павел оказался наготове: вскинув берданку, он подождал, когда заяц выскочит на ровное место и нажал на курок. Тот в последний раз скакнул, в полете перекувырнувшись через себя, и замертво свалился на снег, окропив его своей теплой кровью.

С такими трофеями не стыдно было возвращаться домой, и братья двинулись к своим землянкам. По дороге домой Афанас сперва гордо посматривал на брата, а потом спросил:

– Как ты думаешь, братка, наверное, батька остался бы доволен нашей стрельбой? Вот бы его переманить к нам в Алексеевку!

– Погоди, Афоня, переманим старика, надо только обустроиться получше. Не годится, чтобы он в землянке жил. Это нам не страшно, а его старые косточки сразу заболят на земляном полу. Вот сладим избы – Змитроку, мне, Митрофану, тебе, там и видно будет.

– Когда еще это будет! – нетерпеливо вздохнул Афанас.

– Ничего, тише едешь – дальше будешь, а поспешишь – людей насмешишь.

Возразить было нечего, и Афанас бодро зашагал в сторону дома.

Наконец установилась и настоящая сибирская зима с лютыми морозами. Казалось, вся жизнь замирала в такие дни – что же говорить о ночах, когда становилось еще холоднее. В такие дни редко увидишь на улице человека, повсюду – безмолвие, и только над избами и землянками поднимался к холодному ясному небу дым печей.

Но скоро мороз ослабил свой напор. Стало теплее. Днем солнце светило весело, словно весна не за горами. А может, переселенцы просто привыкали к здешней погоде. Тогда мужики стали выбираться из своих землянок, заниматься всевозможными хозяйственными делами. Прежде всего принялись за постройку капитальных рубленых домов. Зимние холода надо было использовать для заготовки лесоматериалов для плотницкой работы: пока лед на реке крепкий, можно было возить из тайги любые толстенные бревна. Волочь эту тяжесть по снегу для лошадей было легче, чем летом, вот и упирались. К тому же тяжелый, требующий большой физической силы труд помогал легче переносить холода и людям, и скотине. Доставленные ко двору бревна уже на месте пилили, ошкуривали, строгали, рубили будущие венцы первых пятистенков. Места кругом было много, а потому избы сразу ставили там, где для них выбрано было место, и подогнанные друг к дружке бревна тут же укладывались на мох.

Словом, погода не слишком мешала семейству Кириенко обосновываться на новом месте. К весне два просторных сруба были полностью готовы, оставалось только накрыть их крышами, вставить рамы и двери, настелить полы с потолками. Отделочные работы только кажутся второстепенными, а на деле требуют и большего мастерства, и большего времени. Поэтому-то братья так торопились: весной некогда будет.

Но какой мягкой ни была первая их зима, она была серьезным испытанием для людей, привыкших к более теплому климату. Постепенно таяли запасы продовольствия в амбарах. Все тоньше становился слой сена и соломы, покрывавших конюшню. Каждый день солнце вставало все раньше, но мороз отступать не собирался, не зря ведь говорят в народе: солнце – на лето, зима – на мороз.

Чувствовали это не только люди и скот, но и сами таежные обитатели, ближе и ближе подбиравшиеся к человеческому становищу. Им тоже становилось все голоднее и голоднее, и они рассчитывали поживиться чем-нибудь возле человеческого жилья.

В конце февраля в окрестностях Алексеевки появились волки. Сперва рассказы о том, что их видели в тайге, воспринимались как выдумка. Над теми, кто об этом говорил, посмеивались, подтрунивали. Но когда их ночной вой стал слышен в самой деревне, смешки сразу прекратились. И даже когда ты сидишь в теплой землянке, куда никакому хищнику не пробраться, волосы встают дыбом при звуке волчьего протяжного завывания. Жутко представить себе, что в темноте, под призрачным лунным светом эти голодные хищные звери как хозяева разгуливают по дворам, заглядывают в срубы, рыскают вокруг амбаров и конюшен. Старшие, понятно, более всего опасались за скотину: не будешь ведь ночи напролет дежурить около сараев, где содержится скот. Дети же боялись волков как таинственную, страшную опасность, которая в темноте приходит из лесной чащи, чтобы утром бесследно раствориться, улетучиться.

Несколько раз волки пытались пролезть в сарай, где находились лошади и прочая живность семьи Кириенко. Пока это не удавалось: стены из сена были достаточно толстыми и слежавшимися. И все-таки, разглядывая их следы вокруг жилища, Павел испытывал жгучее желание отомстить непрошеным гостям, которые при случае не пощадили бы ни его, ни домочадцев, ни скотину. Когда же утром он увидел, что волки пытались лапами разгрести солому, заслонявшую вход в конюшню, терпение его лопнуло: сколько можно ждать опасности – не лучше ли пойти ей навстречу. Зарядив берданку и одевшись потеплее, он спрятался в сарае вместе с лошадьми и курами, рассчитывая подстеречь кровожадных хищников.

Когда все в землянках угомонились и наступила полная тишина, Павел стал чутко вслушиваться в ночные звуки. Сначала он не слышал вообще ничего. Пришлось прокопать в стене две дыры, чтобы все-таки рассмотреть, что же происходит там, на улице. Однако и глаза отказывались видеть что-либо в кромешной тьме. Казалось, все заснуло в мире, ни звука, ни проблеска. И только один из коней, Серко, вроде бы проявлял беспокойство, мотал головой, напряженно озираясь по сторонам. Павел продолжал всматриваться в ночь, вслушиваться в безмолвие. Но все было тихо, спокойно; Павел разомлел в тепле, которое шло от дыхания скотины: он то приникал к своим бойницам, то откидывался в угол, на мягкую солому. В конце концов сон сморил дозорного, глаза сами собой закрылись, и в сновидении предстали картины его юности, малоросская природа, вечерние гуляния парубков и дивчин под крупными августовскими звездами.