Виктор Сбитнев - Янки при дворе губернатора

Промокнув фартуком глаза, она пододвинула к себе базу и неторопливо выдернула из неё увесистую трубку. Тщательно набрав нужный ей номер, хриплым заплаканным голосом заговорила в микрофон:

– Алло, Алик! Ну что там у вас, родной мой? Я всё никак места себе не найду… Душа болит. Что Карл Юханович? Жена его как? Наверное, ты опять всё на себя взял? Осподи… Няня выжидательно замолчала и вновь стала вытирать лицо фартуком. – Живы, говоришь? И это ладно. Скажи, что я приду помочь с похоронами и вообще… Ничего, вместе не пропадём. А тело, значит, в центр повезут? На экспертизу? И скоко она, эта испертиза, продлится? Не знаешь? А что там вскрывать то? Пули, они и есть пули. Понятно, понятно… Так положено. Раньше надо было оружье-то искать, а не в теле ножиками шевыряться. И ладно бы из ружей, а то ведь из автоматов! И где они, окаянные, их взяли? Тут по выражению няниного лица стало заметно, что она, сама того не понимая, только что сообщила Альберту что – то очень и очень важное… Попросив племянника на прощанье быть осторожней и осмотрительней, на рожон не лезть, няня Груня пошла в сарай за дымарём и роёвней, поскольку на крайнюю к лесу вишню с полчаса назад сел большущий пчелиный рой, вышедший из её самого успешного улья. Для начала она надрала с полена бересты и настругала тонкой берёзовой же лучины, потом подожгла в открытом дымаре кусок старой газеты и аккуратно стала запихивать туда только что приготовленные горючие материалы. Когда пламя зажило в металлическом цилиндре своей уверенной жизнью, в ход пошли высушенные куски специального древесного гриба, от запаха которого пчёлы теряли всякую волю и агрессию. Когда над дымарём поднялись клубы синего, приятно пахнущего дыма, няня Груня облачилась в плотную брезентовую рубаху, пчелиную маску, резиновые перчатки и, прихватив роёвню (этакий крупный кузовок с крышкой) и небольшой плотный веник для отряхивания пчёл, решительно двинулась к грозно гудящему рою. Работа с пчёлами всегда успокаивала её более всех иных занятий.

Захват роя на сей раз прошёл вполне удачно. Её жиганули всего две – три пчелы, ухитрившиеся – таки забраться под рубаху. Причём, несмотря на противное пчелиное жужжание, она ни на секунду не отвлеклась и не потеряла самообладания. Когда весь рой был перенесён в роевню, она извлекла из него матку и поместила её в аккуратный маточник, этакую мини-тюрьму для пчёл, после чего отправилась водворять оставшихся без предводителя пчёл восвояси. Но когда подошла к «успешному улью», услышала за забором на опушке странные картавящие голоса. «Английский»! – Вскоре поняла она, поставила роёвню на траву сада и прислушалась.

– Надо постучаться в дом, поговорить как с коллегой, – предлагал мужской голос. – Поверь, русские любят откровенные разговоры. Сослаться на местную скуку, предложить виски, позвать в гости. Он ведь, по нашим сведениям, сам собирается побывать у нас. Надо перехватить у него инициативу. Няня Груня говорила по-английски неважно, но понимала, как ни странно, вполне прилично. Такое бывает и весьма нередко.

– Но, Джимми, это может вызвать у него подозрение, – не соглашался женский голос, – особенно, если учесть шумиху, которая вот-вот должна начаться. Давай немного подождём, ну, хотя бы до завтра, а там будет видно…

– Нет, Сара, ты положительно не права. Завтра будет уже поздно! После этого няня Груня услышала приближающийся хруст сучьев и с некоторым испугом поняла, что в калитку вот-вот постучат. Тогда, не долго думая, она открыла роёвню и стала вытряхивать озлобленных насекомых в сторону калитки… За это время её ещё несколько раз кусали – то под рукава, а то и сквозь рубаху: видно, пчёлы дошли до полного исступления и уже не разбирали ни своих, ни чужих… И всё же няня Груня держала пчёл уже лет двадцать, а потому была терпеливой и привычной, а вот подошедшие к калитке… И в это время Альбертова тётка услышала душераздирающие вопли: «О, май Гот!», а затем сплошной «фак!».

Между тем, Наскоков с экспертом Абдуллой и молодым оперативником Агаповым начали рыться в кустах, откуда, по мнению Альберта, их с только что погибшим учителем английского Андреем Карловичем могли подслушивать. Минут через пять донеслось первое «Нашёл!», а ещё через пять – снова «Нашёл!». А нашли опера, с точки зрения Альберта, сущие пустяки: шариковую ручку, два окурка и следы подошв. Треснувшую ручку Сеня Агапов нёс с особым почтением, словно это был ключ к раскрытию всего случившегося. Всё остальное Абдулла проворно погрузил в пакеты и стал заметно торопиться. Заметивший это Николай сказал, как бы извиняясь, что коллегам пора…

– Да – да, конечно, – понимающе среагировал тут же Карл Юханович и налил по последней, сказав при этом традиционное «На посошок!». После «посошка» народ подъел яблоки и хлопотно устремился к «Патриоту». Когда тот отъехал, над опустевшим столом нависла вязкая тишина. Её неожиданно нарушил Карл Юханович:

– Ребята, вы, наверное, полагаете, что я – дерево какое-то бесчувственное, что всё так холодно переношу, что финн… в общем…

– Карл! – Почти крикнул, а не сказал Альберт, – однако, ты не прав, брат. Я ведь тоже не сопля калужская, а немец, перец, огурец, а редактор мой, которого я уважаю, как отца родного, швед… А все мы – русские люди. Вот и Николай скажет, – с этими словами Альберт с надеждой глянул на участкового. Тот, заёрзав на скамье и виновато потупившись, положил свою широкую ладонь на плечо Сантолайнена:

– Карл Юханович, прости ты меня, Бога ради, это я, чёрт меня дери, не досмотрел. Но, хоть тебе это сына и не вернёт, скажу… Мы с Аликом этих сук найдём и накажем… их накажут. Мы тебе в этом клянёмся! Почему? Просто иначе нельзя, иначе всё теряет всякий смысл. Помнишь, чем у графа Толстого «Война и мир» кончается? Ну, там про добро и зло. Там написано, что противостоять злу мы можем лишь взявшись за руки, соединив свои усилия. Они дружат против кого-то или чего-то, а мы – за и во имя. Вот и всё. А дальше, дальше – как повезёт, как получится, но мы постараемся, Карл Юханович. Постараемся просто честно выполнить свой профессиональный долг, как когда-то там, за речкой. Сантолайнен устало посмотрел на участкового, и лицо его исказилось гримасой боли. Альберт понял, что до финна только сейчас всё по-настоящему и дошло. Силы начали оставлять старика (именно стариком он сейчас и выглядел), и он глухо зарыдал, повторяя словно перед иконой:

– Господи, за что на склоне лет? За что, Господи?! Андрюшенька, сынок, как же мы без тебя жить то будем?! Альберт с Николаем подхватили ослабшего Сантолайнена под руки и осторожно повели его к дому, где прямо на крыльце сидела, закрыв лицо руками, согбенная Марта Густавовна.