Сергий Чернец - Сказки ложь, да в них…

– Слушай, матушка, – говорит попадье, – ведь у нас козел есть? —

– Есть. —

– Ну, ладно! Дождемся ночи и обработаем дело, как надо. —

Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру – со всем, и с рогами и с бородой; сразу же натянул козлиную шкуру на себя и говорит попадье:

– Бери, матушка, иголку с ниткой, закрепи, зашей шкуру со всех сторон. —

Попадья взяла толстую иглу да суровую нитку и обшила попа козлиной шкурой.

Вот и в самую глухую полночь пошел поп прямо к избе стариковской, подошел под окно и ну стучать да царапаться. Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:

– Кто там? —

– Это Чёрт… —

– Наше место освящено! – завопил мужик и начал креститься и молитву читать «отче наш…».

– Слушай старик! – говорит поп в козлиной шкуре – От меня хоть молись, хоть крестись, не избавишься; отдай-ка лучше мой котелок с деньгами; не то я с тобой разделаюсь! Ишь, я над твоим горем сжалился, клад тебе показал – думал: немного возьмешь на похороны, а ты всё целиком заграбастал! – не своим голосом говорил поп переодетый.

Глянул старик в окно – торчат козлиные рога с бородкой: как есть «нечистый» стоит!

«Ну его совсем и с деньгами его! – думает старик. – И до этого без денег жил. И опосля без них проживу!»

Достал котелок с золотом из-под печки, вынес на улицу и бросил наземь, а сам назад скорее и заперся на все щеколды. Поп подхватил котелок с деньгами и припустил домой. Воротился и говорит матушке:

– Ну, вот и в наших руках деньги все! Спрячь их да бери острый нож, режь нитки и снимай с меня шкуру, пока не видел никто. —

Попадья взяла нож, стала было по шву резать – как польется кровь, как заорет поп:

– Матушка! Больно мне очень! Не режь меня по живому! —

Начнет она в другом месте резать – опять кровь и тоже самое! Кругом по телу приросла козлиная шкура к телу попа. И стал поп – козлом «натуральным». Уж чего только они потом не делали, чего только не пробовали, прятался поп-«козел» за печкою. Они и деньги старику назад отнесли, отдали – так нет: ничего не помогало; так и осталась на попе козлиная шкура. Знамо! – покарал господь за великую жадность.

Каждой книгой литература обращается к каждому из нас. Она говорит: «Судьба этого человека могла быть твоей судьбой. Только поняв его (этого человека) и всю меру того, что он испытал, ты поймешь, в каком времени ты живешь и в каком мире, который тебя окружает. И пусть совпадений не будет, но ты должен это знать».

В том и состоит сила подлинного искусства, что, рассказывая правду, показывая жизнь и труд людей, какие они есть на самом деле, – искусство пробуждает в душах людей, не робость, не приниженность, а готовность самим все вынести, если потребуется, всё вытерпеть и одолеть.

Правда воспитывает мужественных людей, а ложь – предателей. Только правда способна возвеличить и подвиги и простоту жизни, Она есть главный герой всего искусства.

Есть рассказы-вымыслы, придуманные байки, но с глубоким намеком на правду нашей жизни, которые очень актуальны, ибо объясняют нам образ жизни нашей на все времена. Один из классиков рассказал нам историю-сказку, чтобы мы немного поняли, как же мы, в сущности, живем:

«Домашние бараны с незапамятных времен живут в порабощении у человека; их настоящие родоначальники неизвестны.» —

Были ли когда-нибудь домашние бараны «вольными» – история об этом умалчивает. В самой глубокой древности предки наши уже обладали стадами прирученных баранов, и затем, через все века, баран проходит распространенным по всему лицу земли в качестве животного, как бы нарочно на потребу человека созданного. А человек, в свою очередь, создавал целые особые породы баранов, почти не имеющих между собою ничего общего. Одних воспитывают для мяса, других – для курдючного жира, третьих – ради теплых овчин, четвертых – ради обильной и мягкой шерсти.

Сами домашние бараны, конечно, всего меньше о вольном прародителе своем помнят, а просто знают себя принадлежащими к той породе, в которой застал их момент рождения.

Этот момент рождения составлял исходную точку личной бараньей истории, но даже и он постепенно тускнел и забывался, по мере вступления барана в зрелый возраст. Так что истинно мудрым называется только тот баран, который ничего не помнит и не сознает, кроме травы, сена и комбикорма, предлагаемых ему в пищу.

Однако грех да беда на кого только не приходит. Спал однажды некоторый баран и увидел сон. Должно быть, не один замес комбикорма во сне видел, потому что проснулся тревожный и долго глазами чего-то искал.

Стал он припоминать, что такое случилось; но, хоть убей, ничего вспомнить не мог. Даль какая-то вспоминалась, серебряным светом подернутая, и больше ничего. Только смутное ощущение этой бесформенной серебряной дали и осталось в нем, но никакого определенного очертания, ни одного живого образа…

– Овца! а, овца! что я такое во сне видел? – спросил он лежащую рядом овцу, которая была воистину овца и отроду снов не видала.

– Спи, выдумщик! – сердито отвечала овца, – не для того тебя из-за моря привезли, чтоб сны видеть да модника из себя представлять!

А надо сказать, что Баран был породистый английский меринос. Помещик Иван Сазонович Растаковский шальные деньги за него заплатил и великие на него надежды возлагал. Но, конечно, не для того он его из-за моря вывез, чтоб от него поколение умных баранов пошло, а для того, чтоб он создал для своего хозяина стадо тонкорунных овец.

И в первое время по приезде его на место баран действительно зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Ни о чем он не рассуждал, ничем не интересовался, даже не понимал, куда и зачем его привезли, а просто-напросто жил да поживал, как настоящий баран. Что же касается до вопроса о том, что такое баран и какие его права и обязанности, то баран не только никаких пропаганд по этому предмету не распространял, но едва ли даже подозревал, что подобные вопросы могут бараньи головы волновать. Но это-то именно и помогало ему выполнять баранье дело настолько пунктуально и добросовестно, что Иван Сазонович и сам нарадоваться на него не мог, и соседей любоваться водил: «Смотрите!» – (Вот посмотреть на этот абзац – и можно убедиться, что и в людском сообществе мы имеем такую структуру поведения, – чисто баранью!)

И, вдруг, дался этот сон барану… Что это был за сон, баран решительно не мог сообразить. Он чувствовал только, что в существование его вторглось нечто необычное, какая-то тревога, тоска. И хлев у него, по-видимому, был тот же, и корм был тот же, и то же самое стадо овец, предоставленное ему для усовершенствования, а ему ни до чего как будто бы дела нет. Бродит он по хлеву, как потерянный, и только и дела блеет: