Валентина Лесунова - Записки переписчицы

Я повернулась к нему лицом: «Перепись населения, вот мое удостоверение, значок, шарф, браслет, а также есть паспорт. Я защищена законом».

Он был пьян. Но твердо стоял на ногах и угрюмо рассматривал меня. Но вот что-то изменилось в позе, он немного расслабился. Я спросила: «Мне прийти в другое время»? «Ты заложница», – сказал он. Я подумала, если он один, есть возможность выбраться невредимой, только не делать резких движений.

– Какие требования? Деньги? Сколько?

– У меня самого денег до хрена.

Что ж, мне легче, если бы у меня были деньги, я бы переписчицей не работала. Я обошла его и оказалась на кухне. Новые обои, новая кухонная мебель, чистый пол, только стол завален объедками красной рыбы на бумаге и три пластиковые бутылки пива, ни одной полной. Пиво показалось цвета мочи, как и его семейные трусы, с ржавым рисунком. В подробности рисунка я не вдавалась, – смотреть в лицо, лучше на переносицу, чтобы не раздражать.

– Сидеть, не двигаться, – команда запоздала, я уже села на диванчик у двери, – сидеть, не двигаться, – повторил он. – Сейчас буду звонить майору милиции, мы с ним пили вчера. Или позавчера, неважно, мы с ним пили. Требования мои такие, – он уставился на меня. Пьяный, а концентрироваться умеет. – Ладно, неважно. Не двигаться, я сказал!

Он отреагировал на то, что я полезла в портфель за бланками.

Ладно, не делаю лишних движений, прошла минута, может, две, для проверки, насколько опасно мое положение, пытаюсь открыть портфель.

Насторожился. Но вот взгляд его уплыл, на потолок, на пол, зафиксировался на бутылке пива. То пьяный, то трезвый, непонятно. Видимо, отходняк. Сколько он пил? Сутки, двое или больше?

– Пленница или заложница, – нуждаюсь в уточнении, – произнесла я, лишь бы не молчать.

– Выбирай.

Он встал и вышел из кухни. Тихо. Шагов не слышу. Внезапно появился, шагнул к плите, развернулся, сел напротив. Не делаю резких движений, не задаю вопросов. Сижу, скучаю, смотрю на серое небо за окном.

– Все же давайте я вас перепишу.

– Переписывай, – разрешил он.

Я достала бланки.

– Кабаридзе, моя фамилия.

– Может, Налбандян? На грузина вы не похожи.

– Иванов. Пиши. Не женат. Все, хватит. Убирай свои бумаги.

Что ж, убираю. На логику алкоголика рассчитывать не приходится. Смена настроения и желаний, не угнаться, да и не надо. Главное, убедительно изображать спокойствие, – все нормально, подумаешь, пьяный. Нашел, чем удивить.

Но как победить тревогу, серую, беспросветную, как предсмертная пустота.

Страх унижает, превращает в жертву. Нет, не дождется.

Я сама пришла в чужой дом. Он может держать меня, сколько захочет. Какой закон нарушает, если я сама пришла? Были передачи по телевизору, обращались к населению, чтобы нам отнеслись с пониманием, перепись нужна городу, всем, живущим в нем. Но есть закон, по которому частная собственность неприкосновенна. Вот такое противоречие. Никто не гарантирует полную безопасность переписчикам.

Он сидел, опустив голову, нет, не дремал, мы оба погрузились в невеселые мысли. Наконец, он забормотал:

– Я брал дворец Амина, воевал, три войны. Я брал дворец Амина. Духов надо убивать. Сразу. С духом не договориться, – он отпил глоток пенящегося пива цвета мочи, меня затошнило, – со снайпером договориться можно. Я был недавно в Луганской области. Видишь шрам над бровью?

Действительно, над левой бровью алел шрам. Он взял другую бутылку, пива совсем немного, покрутил ее до пенного состояния и отпил глоток.

– Так был приказ брать дворец Амина, или кто-то на месте проявил инициативу? – спросила я.

– Приказ был, приказа не было, не было. Как не было? Был. Не было – был – не было.

Он отпивал по глотку, отставлял бутылку, опять брал, отпивал, и бормотал.

Неожиданно подскочил и встал в позу боксера.

– Я тебе сейчас приемы боя покажу. Смотри.

И он стал двигаться, ловко, по-кошачьи, – сноровка сохранилась. Вспомнила знакомого, который говорил, что опыт не пропьешь.

Он пинал невидимого врага и продвигался к выходу из кухни. Нет, меня не задел.

– Щас я тебе покажу табельное оружие.

Его не стало. Выскочить на балкон? Закричать в форточку? Я привстала, балкон не застекленный, крик будет хорошо слышен. Если он профессионально не вырубит меня раньше.

Я уже стояла, появился он, без оружия, но настороженный.

– Надоело сидеть, решила размяться.

Он угрюмо молчал, пришлось занять прежнее место. Он сел за стол, отпил из бутылки, которая ближе ко мне, поморщился, видимо, пиво скисло. Какое-то мутное, как моча у больного циститом.

– Приказ был – приказа не было – был – не было, читай между строк. Видишь шрам? Сюда смотри, – он ткнул себя в правый бок, – пуля навылет, пробила, тут еще шрам, – он показал на грудь, – от ножа духа.

Но я плохо различаю, – он сидит, закрыв собой окно.

Не люблю войну, не люблю фильмов о войне. Недавно, правда, стала читать воспоминания белоэмигрантов, – каким-то образом перекликаются с нынешним временем. Война – беженцы – брат убивает брата.

Здесь, на кухне, нас двое, непонятно, враги мы или нет. И кто победит. Думаю, или победим оба или оба проиграем.

Почему он пьет эту мочу? Ведь ему захочется чего-то покрепче. Когда? Когда допьет пиво? Но такими темпами неделя может пройти.

Не надо молчать. Не дать ему уйти в глубокие воспоминания. Неизвестно кто ему привидится вместо меня.

– Шрам над бровью от снайперской пули?

– Зачем снайпер? Я ему сказал, – не стреляй, и он не стрелял.

– Как это?

– Так, – он встал, – я тут, – он ткнул в свою грудь пальцем, – он там, – показал на плиту, – я ему говорю, – ни – ни, – он погрозил пальцем в балконную дверь.

– И он послушал?

– Послушал.

– Может, не снайпер?

– С австрийской винтовкой?

Он сел, взболтал пиво и отставил бутылку.

– Если не снайпер, тогда кто попал? – я кивнула на шрам над бровью.

– Я сказал, запретил ему стрелять. Это осколок.

– Убить могло.

– Могло.

На его глазах появились слезы. Он опустил голову и, нащупав рукой бутылку, стал трясти ее. Потом открыл крышку и вылил пенистую жидкость на пол.

Никогда не буду пить пиво из пластиковой бутылки.

– Сходим за бутылкой, – угрюмо произнес он и поднялся, – я щас, оденусь, подожди.

Он вышел, вернулся с ворохом одежды, быстро, по-военному, оделся.

– Пошли, – скомандовал он.

Мы подошли к двери, он подергал ручку.

– Я забыл закрыть. А? как тебе? Дверь была не закрыта, – он смотрел на меня абсолютно трезвыми глазами.

Я попыталась улыбнуться. Не знаю, получилось ли. Опасный момент: он раздумывал, отпускать меня или нет. Понимает, для него возможны неприятные последствия. Он молчит. И я молчу. Никаких резких движений. Дверь открыта, а я не рвусь, потому что шансов успеть выбежать мало. Он почти прижался ко мне, даже крикнуть не успею. Даже если крикну, кто услышит, ведь я прошла весь подъезд, открыли только соседи на этом этаже. Но, может, они ушли? Может, смотрят фильм про войну, с криками и стрельбой?