Михаил Кранц - Охота на гончую

Рядом уже стояли, бранясь и сплевывая на песок, оборванные, в кровь избитые товарищи по несчастью. Точнее враги, если прежде не растерзают псы. Большинство походило на сельских жителей, затравленных вечной нуждой и страхом. Лишь двое, резко выделяясь среди остальных, невольно привлекали внимание.

Оба выглядели прибывшими издалека – столь отчужденно, будто и не от мира сего, держались. Один – низкорослый, но крепко сбитый, весь в шрамах и татуировках брюнет – даже смог улыбнуться, легко и насмешливо, словно о чем-то вспомнил. Другой был совсем уж чернявым, высоким и жилистым, с носом, как у грача, и взгляд его казался взглядом фанатика. Николай мог только догадываться, каковы они в драке, но даже черенки своих вил эти двое перехватили чуть по-особому. Как-то легко и небрежно, будто им, взрослым людям, пришлось взять в руки игрушки. И они не боялись – это за версту было видно. Вот уж чего Николай не смог бы сказать о себе!

Трибуны взревели снова, и наверняка лишь это спасло Николаю жизнь. Вопли зрителей заставили вмиг очнуться, сбросить кокон липкого страха, опутавший с головы до ног. И когда совсем рядом упала неприметная решетка в стене, выпустив огромную стаю, Николай вовремя отскочил в сторону. Один из крестьян не успел это сделать и тут же исчез под живым, мохнатым ковром – рычащим и лающим, забрызганным кровью и пеной. Смерть его выиграла драгоценное время для остальных.

Распотрошив окровавленную жертву, как чучело, псы принялись друг за друга. Боль заставляла их драться с яростью, не сравнимой ни с чем, и лишь немногие вышли живыми из свары, чтобы наброситься на людей. Им вспарывали животы вилами, не позволяя прыгнуть. Оглушенный диким, предсмертным визгом, вновь растерявшийся Николай даже не пытался вмешаться – все кончилось очень скоро. Но теперь дюжина обступила троих, в числе которых был и он сам.

Местные брали чужаков в кольцо осторожно, с тупой неспешностью земледельца, обходящего свое поле. Но вдруг самый крепкий из них – живой кусок мяса – бросился вперед с криком, выставив вилы, будто копье. В отчаянии, помноженном на решимость и злобу, он действовал дьявольски быстро. И едва не застал Николая врасплох.

Скорее, инстинкт, чем навык велел развернуться всем телом, ослабив удар, и скользнуть вперед. Это сработало – металл лишь царапнул по ребрам. Николай мог бы поклясться, что слышал негромкий, отвратительный скрежет. Сперва боли не было – только уже привычная жажда. Неистовое желание крови того, кто пытался его убить.

Николай ударил в ответ сучковатым, но прочным кругляшом черенка. Как учил Яо – стремительно, без замаха, вкладывая всю силу в предмет, что и сам летел по инерции. Лицо врага просто лопнуло, будто спелый арбуз, брызнув во все стороны алой мякотью. Железом Николай ткнул, уже не глядя, на звук – тоскливый вой обреченного. Внезапно сделалось удивительно тихо. Неужто те двое прикончили всех у него за спиной?

Резко обернувшись, Николай сперва не поверил глазам. Пространство в десяток шагов вокруг странной парочки было и впрямь завалено трупами. Татуированный малый как раз вытаскивал вилы из туловища последней жертвы. Спокойно, даже как-то с ленцой. Ни тебе свирепых гримас, ни криков, ни ругани. Молчали и зрители – наверно, все еще были в шоке.

И вдруг трибуны как прорвало.

– Убей, убей! – летело со всех сторон известное Николаю на множестве языков слово. – Убе-е-еей!!

По рядам катилась орущая, грохочущая волна – такую же подымают болельщики на футбольных матчах. Навстречу неслась другая, и спустя миг столкновение обернулось дракой. Началась давка, не миновавшая и почетных зрителей в центре. Иных чуть не вытолкнуло на арену, где должен был снова начаться бой. И все равно они лезли вперед, будто хотели сломать ограждавший трибуны барьер. Порванные в потасовке туники болтались клочьями, а из-под них выскакивали наружу раскормленные животы и бедра, женские груди, мошонки…

Казалось бы привычного ко всему Николая едва не вырвало. Виной тому могла быть и рана, все же дававшая о себе знать. Кровь, быстро капая вниз, уже пропитала закрывшую срам повязку – остатки роскошного прежде халата со звездами.

Забыв про боль, Николай сосредоточился на противниках, благо те оставались по-прежнему в поле зрения – его и друг друга. Будто существовал молчаливый уговор не нападать сзади.

«Должен остаться только один!» – пришла на ум дурацкая фраза из нашумевшего когда-то фильма «Горец».

Николай понимал: из этой троицы он слабейший. Так может, объединиться с кем-то – на время? Вместе завалить носатого легче, чем драться поодиночке с таким врагом. Или, наоборот, татуированный сильней и опасней? Они знакомы между собой? Друзья?

К черту! Если и повезет уцелеть – заставят драться с кем-то еще, покуда не сдохнешь. Только теперь Николай почувствовал, что слишком устал от этой игры.

– У-бей-у-бей! – завывала толпа сиреной, обращаясь уже непонятно к кому.

Раньше Николай не догадывался, как может приговоренный к смерти сам взбираться на эшафот. А то и вовсе рыть себе могильную яму. Не мог представить он этого и сейчас. То есть осознавал, что такое происходило и происходит, но вот принять сердцем…

Почему бы не воспротивиться, не плюнуть палачу в морду? Ведь, так или иначе, конец – чего уж бояться? И все же Николай делал, что велено, сражаясь за каждый миг отсрочки от неизбежной гибели, на потеху ублюдкам, заполонившим трибуны. Но это не могло продолжаться вечно, как знаменитое «шоу» Меркьюри.

Противники медленно, будто нехотя, приближались, сходясь на пятачке мокрого от крови песка. И когда оба одновременно подошли на длину оружия, Николай отшвырнул вилы в сторону. Молча, спокойно, будто окурок бросил. Что бы теперь ни случилось, его смерть никому не доставит должного удовольствия.

И вновь тишина – на этот раз всерьез и надолго. Короткий деревянный треск разорвал ее, как гром среди ясного неба. Это крепыш в наколках, хвастая силой, сломал черенок в руках. И тут же носатый метнул свои вилы навскидку вдаль – видать, не желал, чтобы красивый жест пропал даром. Один из высыпавших на арену воинов едва успел прикрыться щитом. А вскоре точно такой же щит ударил Николая в висок железной оковкой. Небо над головой закружилось, померкло и рухнуло в ад.

Тени обступили со всех сторон. Они о чем-то болтали, плакали, и тихо пели свистящими, как коридорные сквозняки, голосами. Порой услышать их было еще трудней, чем разглядеть в полумраке. Но леденящее душу присутствие, ощутимое, будто мурашки на коже, сковывало по рукам и ногам. Николай уже и не верил, что сможет подняться с холодного пола. И даже шаги, вдруг раздавшиеся совсем рядом, казалось, мерещились. Но тени исчезли, словно что-то спугнуло их.