Михаил Кранц - Охота на гончую

Словно в ответ из тумана метнулись резкие тени. И разбежались в стороны, боясь охватившего вершину сияния. Волки! Они окружали холм неспешной трусцой, и только огонь их дьявольских глаз, который ни с чем не спутаешь, выдавал отчаянный голод. Николаю откуда-то был знаком этот безмолвный, древний, как мир, язык смерти.

– Еще не время, – подумал он вдруг.

– Не время? – едва уловимое разумом эхо сквозь жуткий вой-хохот. – Времени больше нет. И ничего здесь не будет – скоро. Тьма, пустота – вот и все. Поторопись, нужны души многих, иначе не хватит сил вырваться. Убей ту, что до сих пор хранит их! Убей!

Полукольцо волков расступилось, пропустив Николая. Сотня-другая шагов вверх по склону – и вот уже ноздри щекочет запах добычи, из горла едва не рвется звериный рык, а ноги пружинят, готовые бросить в смертоносный прыжок послушное голоду тело.

Собрав воедино жалкие крохи воли, Николай принуждал, заклинал, упрашивал себя оставаться, кем был – человеком. Сработало. Белая, как снег, лошадиная морда доверчиво ткнулась в плечо, обдав тяжелым, горячим дыханием. И Николай сам не понял, как и зачем вдруг очутился верхом. Без седла, держась лишь за спутанную, будто войлок, скользкую от пота гриву, он едва ли мог проскакать долго, хоть за время странствий и стал неплохим наездником.

– Убей! – вновь донеслось из тьмы.

Волки окружили холм, точно зрители – арену Колизея. И также требовали кровавой жертвы. Только, в отличие от людей, им это было и вправду необходимо. А вот чего хотел Николай, пролетев верхом, будто смерч, мимо растерявшейся стаи – он вряд ли смог бы сказать. Навстречу с ревом шальной грозы и хохотом ливня мчалась буйная весенняя степь, и он растворился в ней, как чужеродная капля в море. Ни удивления, ни испуга – даже когда звезды стали чуть ближе, а странный, невидимый хор под копытами грянул славу Великой Матери, богине Кибеле Всеуносящей. Николай успел лишь подумать, что слова «Кибела» и «кобыла» подозрительно схожи…

Время и расстояние слились почти воедино. День, коротко вспыхнув, мгновенно сменялся ночью, звон мечей – адским громом разрывов, столбы пыльной бури – бесконечной линией проводов и тусклых, горящих мертвым огнем фонарей. Мелькнул незнакомый город, и Николаю он показался вполне современным по меркам его прежней жизни. Все было привычным – даже запись, доносившаяся из окна.

Весна хмельная, весна дурная

Зачем вела ты до последнего края?

Уделом смелых зачем пленила?

Что ты наделала, что натворила! 3 3 Стихи Натальи О'Шей (Хелависы).

Степь то сменялась горными перевалами, то оборачивалась гигантским лесом с едва заметными тропами меж стволов-колонн. Раз даже почудилось, что лошадь летит над волнистой, иссиня-черной поверхностью океана. А когда дни и ночи закрутились в сплошном сером мареве, опоясанном яркими следами луны и солнца, забытый страх вернулся с лихвой. И Николай вдруг вспомнил, что не волшебная сила, не сгусток чистой энергии несет его сквозь тысячи километров и лет, а живое, весьма своенравное существо с покатой спиной, на которой все трудней удержаться. Лошадь в тот же миг поднялась на дыбы и резко взбрыкнула. Николай упал, будто заправский ковбой на родео. И долго лежал, не в силах подняться, на чем-то идеально ровном, твердом и гладком, как органическое стекло.

* * *

Пустыню, вроде Гоби и Такла-Макана, эта местность напоминала только отчасти. Сухая, залитая лазурным светом равнина казалась искусственной. Ни дать ни взять полотно необозримо широкой дороги, по которой впору ходить гигантам. Но всадники, приближавшиеся с трех сторон, выглядели обычными, хоть и странно одетыми людьми из плоти и крови. И лишь когда Николай, преодолев боль, сумел вновь забраться на лошадь и поскакал им навстречу, стали видны различия.

Один из всадников уже осадил своего рыжего скакуна и замер, как вкопанный. То, что казалось издали украшением на варварском шлеме, вблизи могло вызвать лишь изумление и ужас. Это были рога – широкие, как лопаты, ветвистые – и росли они прямо из черепа, сквозь длинные, с проседью, волосы, падавшие на клетчатый плащ. Да и конь под таким седоком не внушал доверия. Слишком уж смирно стоял – не как послушная хозяину лошадь, а словно затаившийся дикий зверь, готовый броситься на добычу.

Прискакавший следом еще вдалеке смотрелся богатырем, а подъехав, и вовсе заставил вздрогнуть. Вроде и не намного крупнее среднего человека, но истинную силу, ощутимую в каждом движении, явно превосходящую все, известное прежде, не скроешь. Голый, если не считать повязки из шкуры, он казался грудой каменных валунов-мускулов.

– Держись от меня подальше со своей клячей! – крикнул он Николаю. – Ненавижу кобыл – с тех пор, как проклятый Локи превратился в одну из них и свел с ума Свадильфари – моего вороного. Впредь не допущу, чтобы с ним случилось подобное!

– И ко мне не приближайтесь, вы, оба! – отозвался рогатый. – Мой конь опасен, он не чета вашим – ест не траву, а мясо, живую плоть. Слышали о таком?

Николай слышал. Как и о Старом Охотнике – рогатом боге, которого часто поминал Краддок.

– Вижу, собрались все! – донесся еще один голос.

Сказавший это гарцевал на высоком и тощем коне странной масти. Бледнее, чем рыбья кожа, чем лицо мертвого… Всадник, как и все остальные, не пожелал представиться, да Николай и не требовал. Слишком похожи были широкие полы черной одежды на крылья грифа, перечеркнувшие небосвод. И голос в безлюдной пустыне когда-то звучал точно так же – зло, хлестко, и будто не от мира сего.

– Что на этот раз? – спросил Николай с усмешкой, стремясь подавить в себе неизбывный страх. – Новая западня? Дорога? Еще одно испытание, от которого и кони дохнут?

– Коней придется беречь, – темный всадник был абсолютно серьезен. – Они – особые, без них мы сейчас даже меньше, чем пустота. А испытания выпадают не только тебе. Ты тоже испытываешь этот мир на прочность – с тех самых пор, как оказался здесь, вместо того, чтобы лежать на шоссе обгорелым и окровавленным трупом. Твоя небывалая воля к жизни рвет в клочья связи причины и следствия.

– И?

– Даже не знаю, как тебе объяснить все это. Ткань мироздания, пространство и время трещат по швам, и окружающий хаос встречает все меньше препятствий. А там, где вещество и энергия дают слабину, свободно реализуется третий компонент – информация. Все страхи, легенды, все тайные и мечты и проклятия человечества воплощаются в жизнь. Боги, герои, чудовища… Порой достаточно мелочи – простенького, бесполезного прежде заклинания или ритуала – чтобы процесс стал необратимым.

– Обращал я этот ваш процесс, как два пальца… – с неожиданной для самого себя дерзостью заявил Николай, вспомнив сгоревшего в адском пламени Странника и обломки статуи на полу храма.