Михаил Кранц - Охота на гончую

В узкой, глубокой, кое-как укрепленной камнями шахте Николай сперва ощутил облегчение. Живительный холод и долгожданная тишина… Песок, с диким воем метавшийся наверху, здесь падал редко, чуть слышно, как снег морозной безветренной ночью. Огненный всполох выхватил из темноты дно – сухое, в трещинах, заваленное по краям песком и кучами щебня.

Спустившись, Николай воткнул факел в щель меж камней. Снял охватившую тело петлю и крикнул, чтобы подавали все остальное. Номером два на веревке спустили корыто – то самое, из которого ели рабы. Другое универсальное приспособление всех времен и культурных народов – лопату – просто швырнули следом.

И Николай стал копать. Молча, стиснув зубы, уже не задумываясь, что после придется есть из корыта, куда бросал мусор и грязь. Как он и ожидал, с первой попытки не удалось раскопать «жилу» – место подъема грунтовых вод. Посылая наверх одно переполненное корыто за другим, он чувствовал, как тисками сжимает беззащитное тело холод. Босые, загрубевшие ноги теперь и вовсе будто окаменели. Чуть позже началось легкое покалывание в ступнях – плохой признак.

Николай вспомнил, как чистил когда-то колодец на даче. Не босиком, в дырявых обносках, а в теплом, добротном ватнике и в сапогах с двумя парами шерстяных носков. До «жилы» дойти терпения все-таки не хватило. Помог тесть, с которым работали попеременно – в узкой яме не развернуться вдвоем.

Сверху прикрикнули – трудись, мол, не прохлаждайся. Спохватившись, Николай дернул веревку, и рабы потащили корыто вверх. Всего лишь короткая передышка, чтобы погреть руки у пламени факела…

Вскоре Николай почувствовал, что не выдержит. А если и выдержит – вряд ли оправится по пути. Его списали как самого слабого, устававшего слишком часто, а значит, обреченного все равно. Оставят среди песков, дрожащего от озноба и харкающего. Стервятникам на прокорм. А караван пойдет себе дальше: время – деньги, и прибыль должна перекрыть урон.

Ладони до боли сжали короткую рукоять лопаты. Рвануться бы по веревке наверх, да приголубить кое-кого железным «штыком», по-десантному, как не раз видел в фильмах! Бред – кругом до черта вертухаев с оружием. А сил больше нет, и взять негде.

Хотелось завыть от ярости – мутной, бурлящей, словно вода, что внезапно хлынула в поисках выхода. И выход нашелся – совсем не тот, какого следовало ожидать.

* * *

– Смотрите! – донесся вдруг чей-то вопль.

Призрачное сияние, хлынув сквозь плотную завесу бури, вцепилось в край неба над головой. Долго, раскатисто хохотал гром, а после стало как никогда тихо. Даже ветер ослаб, постепенно сходя на нет. А каравана и вовсе не было слышно: то ли ушел, то ли сгинул. Остались лишь Николай, замерший на дне колодца по грудь в воде, и сгусток бледного света над миром – тянь-гоу, небесный пес, громовая звезда…

Знакомый ужас был как боль после долгой анестезии. Хотелось нырнуть с головой, лечь в мягкий, затягивающий песок и больше не подыматься. Ведь все равно из руин не выйти – по крайней мере, живым. Говорят, холод может облегчить смерть, а там, наверху, такой поблажки не будет. Но почему бесчувственное, рыхлое, как снег, тело будто само потянулось вверх, с трудом цепляясь за скользкую от грязи веревку, за малейшие выступы и неровности? Разве не сказано было, что выхода нет?

Перевалив через край колодца, Николай тяжело рухнул на жесткий, как точильный камень, песок. И тут же вскочил, забыв про усталость и боль во вновь обретавших чувствительность мускулах. Слишком враждебным, чужим было все вокруг. Разум по-прежнему метался в поисках подходящей норы, но древний инстинкт приказывал встретить угрозу стоя.

Казалось, до срока наступила заря – последняя в этом мире. Именно так Николай представлял себе Апокалипсис, знакомый по фильмам и книгам. Но вряд ли он хоть на секунду сумел бы вообразить то, что ринулось из набиравшего яркость облака света.

Гладкая, антрацитово-черная туша величиной с кита, покрытая сетью молний и густым, будто мех, дымом, повисла над самой землей. Бог знает, как она это сделала – ведь крыльев не было и в помине. Похожая на пещеру пасть оскалила уйму длинных и острых зубов, но пара огромных глаз-лун вдруг уставилась на Николая со странным, осмысленным выражением. Такое может прочесть хозяин в глазах собаки, проснувшись утром с похмелья. Мол, извини за лай, тебя сперва не узнать было. Пускай ты и слаб, и глуп, и пахнешь на редкость отвратно – все равно для меня ты Вожак, и никак иначе!

Было бы даже смешно, не оставайся приветливый, чуть лукавый взгляд немигающим взглядом хищника.

«Удачной охоты, старший!» – раздался в мозгу человека все тот же голос, что мигом раньше звал на верную гибель. Чудовище начало медленно подыматься. Волна горячего, пахнущего озоном воздуха чуть не сбила с ног – Николай из последних сил удержал равновесие. Он все еще не мог позволить себе упасть перед зверем на спину, как добыча.

Вскоре тянь-гоу, резко прибавив скорость, исчез в небесах, и мерцающий след протянулся за ним сквозь полночь. Где-то невдалеке рвануло – так самолет обгоняет звук. Затем – еще и еще, пока земля под ногами не зашлась гулкой, беспрерывной дрожью. Когда все стихло, Николай долго не мог поверить, что по-прежнему жив.

* * *

На караван Николай наткнулся уже поутру, блуждая в лабиринте мертвого города. Зрелище было не для слабонервных. Развалины, где, не сумев удрать, сбились в кучу люди и перепуганный скот, будто накрыло авиабомбой. Треснувший камень, вывернутая наизнанку земля… Ткань, металл, остатки плоти людей и животных – все превратилось в черный от копоти мусор. На уцелевших костях виднелись отметины крупных зубов.

Николая вырвало на пустой желудок, но даже горький вкус желчи не перебил голод. Хотелось жить, пускай в одиночку среди проклятой пустыни. На пределе, цепляясь за каждый ничтожный шанс, но все-таки жить. А значит, как можно быстрей раздобыть пищу, и, главное – воду.

Мутная жижа, наполнившая колодец, была вполне годна для питья, стоило лишь пропустить ее через ткань. Во всяком случае, Николай хотел в это верить. С едой вышло хуже – почти все исчезло или обуглилось дочерна. Оставались лепешки и твердый, сухой, как вобла, урюк, разбросанные караванщиками в суматохе. Удалось даже соорудить нечто похожее на укрытие из обрывков хозяйских шатров. Только теперь можно было надеяться на спасительный отдых. Авось удастся побороть надвигавшуюся болезнь – Николай все сильней ощущал ее приближение.

На третий день мокрая тряпка, что берегла тело от палящего солнца, показалась холодной, как лед. Крупная дрожь заставляла стучать зубами, корчиться под дырявым навесом, забыв про еду и сон. Да и пить уже вряд ли стоило, хоть не было сил удержаться. Вода в колодце стала соленой и горькой, быть может, поэтому окружающий мир порой менялся до неузнаваемости.