Аркадий Кулиненко - Записки пилигрима

В том, что сближению людей способствуют преодоленные совместно обстоятельства, трудности, испытания, сомнений конечно нет никаких, да вот только в тех же обстоятельсвах, я был свидетелем и других отношений, о которых вспоминать горько. Поэтому у меня есть все основания удивляться и радоваться тому, какие люди были рядом со мной.

Первым по росту, а стало быть, и в строю, в нашем отделении был Ильговский, его имени, моя память, к сожалению, не сохранила. Он был из Краснодара, и в общем-то неплохой парень, но позволял себе некоторое высокомерие по отношению к другим, и это совсем не способствовало его сближению с ребятами. Вторым шел Володя Трофимов, это был замечательный, мягкий, деликатный парень с тонкой душой, он сразу чувствовал чужую боль и реагировал, стараясь помочь и поддержать. С первого взгляда было понятно, что человек это бесхитростный и безобидный, без «задних» мыслей и лукавства. Даже наши сержанты, казалось, лишенные эмоций и отлитые из металла, и те улыбались, глядя на Володю, в его глаза. В том, что этот парень изначально честен и чист, не усомнился бы никто.

Третьим в колонне шел я, а за мной – Володя Руснак, надежный, компанейский парень, весельчак. До армии, несмотря на молодость, Володя успел поработать водителем – эктремалом в каком-то шоу и, попав в аварию, встал на ноги только после операции. Несмотря на кажущийся очевидным задор и яркий темперамент, Володя был раним, хотя это тщательно маскировал.

Был в отделении еще один человек, о котором я не упомянуть не могу, это Сережа Моргачев, он ничем не выделялся, разве что мудростью, не по годам и ощущением безусловной надежности и доброты, которое приходило, как только он начинал говорить. Сережа говорил негромко, немного картавил, но каждое слово его было весомо, и на своем месте. Остальные ребята тоже были простые и настоящие. С ними, со своим отделением, я пошел бы и в разведку, и в бой, и куда угодно, не думая ни минуты.

Дедовщины, в ее чудовищных проявлениях, пожалуй, как и простой дедовщины, у нас не было. То есть, безусловно, эта зараза, а я ее воспринимаю только так, эта зараза где-то коренилась, пряталась от света и, как плесень, готова была пустить побеги. Но, слава богу, в нашей части эту гадость было кому корчевать. Для этого у нас был наш полковой командир, замечательный офицер, полковник Баскаев, мой тезка. В самом начале нашей службы в учебном взводе Узла связи, в полку произошло ЧП. Два «старичка» побили «молодого». Причины остались неизвестны, но в тот же день весь полк, свободный от службы, был собран в актовом зале, он был у нас очень большой. После того, как все уселись, на сцену вышел Баскаев и вывел двух провинившихся. Говорил полковник недолго, он сказал, что один и последний раз спросит нас, как ему с ними поступить, отправить в дисбат, или придумать наказание помягче? Всеобщий гул был ему ответом. Баскаев кивнул, – Я, – сказал он, – не сомневался, что вы попросите меня не наказывать этих двух строго. Как я и обещал, я поступлю, как просит полк, но это единственный раз. Следующего, или следующих, кто забудет кто они и зачем здесь, ждет тюрьма, или дисбат.

Стоит ли удивляться, что после этого, все те, в ком садистские, или просто животные наклонности преобладали над человеческими, прятали свои намерения, и если и делали что-то исподтишка, то в глазах у них был страх, и это было видно.

Ну а если нельзя, а очень хочется? Тогда конечно, нужно все подогнать под устав, и делать все будто-бы согласно этой книжице. Мало кто из нас сомневался, что наши сержанты таки поступают. В столовой полка, несмотря на мизерные порции, нам не давали времени их прожевать, мы просто глотали, боясь, что вот, сейчас последует команда встать. Как я уже упоминал, как бы холодно не было, шинелями нам укрываться не разрешали. Нас гоняли по плацу гусиным шагом, вприсядку, после чего крем с сапожных голенищ, конечно, перекочевывал на брюки, и их сразу нужно было стирать.

Была еще одна забава у наших сержантиков. Нас обряжали в шинели и пускали ползком под кроватями отделения, по натертому мастикой полу, и так раз 10—15. Пол, само собой блестел еще лучше, а вот шинели – нет.

Кто-нибудь скажет: – Да вы, дядя, канючить изволите, это же армия, тренировки и лишения! – Кто станет с этим спорить? А станет ли кто-нибудь спорить с тем, что нормальный человек всегда отличит тренировку от завуалированного издевательства?

Я не стану называть фамилию сержанта, который был командиром моего отделения, у меня есть для этого веские основания. Скажу только, что у всех нас было отчетливое ощущение, что этот человек получает от своих действий нездоровое удовольствие. Многие ребята хотели поквитаться с ним после армии, случилось это или нет, я не знаю, ну да Бог ему судья.

У Ростовского цирка с нашей частью, видимо была какая-то договоренность, мы выполняли некоторые работы у здания цирка, копали траншеи для коммуникаций, а за это нас приглашали на представления. Правда, почти всегда, мы бежали в цирк бегом, в парадных мундирах. В парадных же мундирах, нас иногда «отбивали», то есть заставляли по 10—20 раз раздевать и надевать их. В конце концов, мундиры на вспотевшие тела налезали с трудом. Зачем это делалось? Думаю, по тем же причинам, которые перечислены выше.

Человек, наверное, способен привыкнуть и приспособиться ко многому. Мы входили в этот, новый для нас ритм, заснуть могли почти в любом положении, даже стоя на тумбочке дневального, как лошади. В карманах шинелей были засохшие кусочки хлеба из столовой, на стрельбище, их можно было погрызть. Но, самое главное, рядом были ребята, которые, если что, подставят плечо и поддержат словом.

Койки наши в казарме, располагались в том же порядке, что и мы в строю. Справа от меня спал Володя Трофимов, а слева – Володя Руснак. После отбоя мы шепотом общались, рассказывая друг другу свои коротенькие истории. Помню, Володе Трофимову прислали из дому сушеные абрикосы, он потчевал нас ими, передавая в темноте. Конечно, они были необыкновенно вкусные, но почему-то и Володя Трофимов, и Вова Руснак еще жевали свою абрикосину, а у меня она очень быстро проваливалась куда-то, наверное, в желудок. Это происходило так быстро, что я не успевал ничего предпринять для того, чтобы продлить удовольствие. В этот момент, видимо, воля моя ослабевала.

Заметив, по косвенным признакам, что я перестал жевать, Володя Трофимов удивленно спрашивал – Ты что, уже съел? – Я горестно, не без стыда, подтверждал его догадку. Укоризны на его лице в темноте я не видел, но Володя говорил – Не торопись, она же твердая, зачем твердую глотать? – И давал мне еще горсть.

Каждый вечер, после ужина, одно из отделений полка выдвигалось на кухню для чистки картошки. Работа затягивалась часов до трех ночи, потому что машинка для предварительной чистки, если и была исправна, что было не всегда, то очищала не совсем хорошо. Правда, были люди, которые помогали нам вернуться в казарму раньше, благодаря им, я наконец разобрался, почему порции в полковой столовой были такими маленькими.