Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга вторая

Жора отложил трубку в сторону, взял свою рюмку, и теперь искренняя обворожительная улыбка озарила его лицо.

– За нас, гениев, – согласился он, мы чокнулись и опрокинули в себя содержимое рюмок.

Потом мы долго молчали. Он тоже стал рисовать пирамиды, затем конусы, многоугольники и даже какие-то тетраэдры или октаэдры. Но они ни в какое сравнение не шли с моей пирамидой. Мне нравилась лишь его похвала: «Мне нравится».

– Невероятно, – вполголоса произнес он, – но еще вчера я жил как слепой… Слушай, мне нравится, – повторил он, – это – совершенно! Как круг! Просто и совершенно!

Он не только прозрел, но и принял мою пирамиду. Как неизбежность. Как приговор палача. Как крест! Мы легко водрузили ее на свои плечи и готовы были нести в мир людей.

– Знаешь, я понял теперь, чего мне так не хватало – воздуха!..

Я смотрел на него в ожидании пояснений. Он даже стукнул себя кулаком по лбу с досады, что не ему пришла в голову мысль о Пирамиде.

– Воздуха, – повторил он, – объема, пространства… Определенно!

Воздушная, пространственная модель жизни – это была моя придумка! Я сиял! Как здорово! Просто прекрасно!

– Идея твоя, на мой взгляд, потрясающа, – сказал Жора, – мы должны ее хорошенько поэксплуатировать. Вытащить из нее все жилы…

– Да, – сказал я, – выпить все соки…

Жорина похвала, одобрение и его признание возбуждали и оживляли меня: я горячился, острил, невпопад хохотал… Да-да, это была истерика открывателя. Не каждому удавалось снискать Жорино восхищение. Впору было бы выкрикнуть свое «Эврика!», но я удержался.

– Все имеет свою цену, но самые большие деньги умные люди выкладывают за идею, реализация которой вскоре с лихвой окупается и приносит баснословную прибыль, просто бешеные деньги. Вот только как прилепить сюда наши клеточки? – задумчиво произнес Жора. – Над этим мы должны еще потрудиться…

Это был самый главный вопрос: как? А ведь тогда мы уже знали, как на него ответить. Но не сказали об этом друг другу. Мы еще опасались неверных формулировок, неточностей в подборе слов, мы знали, как это важно – дождаться словам своего часа. И мы верили своей интуиции: наши клеточки тут были как раз очень кстати. Оставался открытым вопрос финансирования.

– И знаешь, – добавил он, – меня просто убивает такое неслыханное равнодушие к совершенству…

Я это уже не раз слышал от него. Я знал: даже самая никчемная глупость его раздражала.

– А что, – неожиданно спросил он, – ты нашел свою Ти?

Я сделал вид, что не понимал о ком речь.

– Тину, ну… ту что…

Он кашлянул, как бы набирая голос, затем:

Я только дивился Жоре: когда он успевал выучить Тинины стихи. И где он их взял? Интернет его никогда не привлекал – пауки в паутине…

– Не-а, – сказал я, – где б я ее искал? И как ты себе это представляешь? Да и зачем?

Я делал вид, что Тина никогда меня не интересовала. Стишки у нее, конечно, так себе, но чтобы разыскивать ее… Зачем? Так, завираясь на каждом шагу о придуманных мною ее достоинствах, я пытался спрятать ее от Жоры. Только много лет спустя я понял, как жалки были мои уловки. Тина ведь не та, кого можно спрятать во внутренний карман или усадить в бочку, как Диогена. Прозрение пришло годы спустя.

– Врешь, – сказал Жора, – небось держишь ее взаперти в какой-нибудь башенке из слоновой кости, таскаешь ей завтраки и обеды, делишь с ней ужины… Ух, хитрюган! Знаю я тебя, мышку серую…

– Жор, брось, не юродствуй…

– Делишь, делишь… и не только ужины…

Вот так на измятых салфетках какого-то ночного кафе мы и набросали первый план строительства Пирамиды. Тогда мы жаждали вытащить из нее все жилы, выпить все ее соки… Эх, знать бы нам тогда, что все так грустно закончится… Но в тот день я ни разу не произнес его фразу, когда-то брошенную как камень в мой огород: «Совершенства ведь не бывает…». Как же он оказался прав!

– Мне кажется, что и ты разлил для меня свое масло, – сказал тогда Жора, – как та Аннушка… Да, нужно спешить работать, времени крайне мало.

Он на секунду задумался, затем произнёс:

– Спору нет, твоя Пирамида прекрасна! Но как её формализовать?

Ему было около тридцати пяти. «Работать» было его любимым словом. Однажды я спросил, не хочется ли ему отдохнуть, уехать на неделю-другую к морю, уйти в горы…

– Я буду работать, даже если меня подвесят вниз головой, – сказал он, ни на секунду не задумываясь.

Меня поразил его ответ. Я не считал его трудоголиком, он много времени проводил, мне казалось, впустую, мог сидеть в задумчивости часами, жуя свои кедровые орешки и перебирая четки, и попыхивая трубкой, просто откровенно бездельничая.

– Даже за яйца, – прибавил он.

– Что «за яйца»? – не совсем понимая его, спросил я.

– Подвесят…

Он сухо улыбнулся и в подтверждение своих слов утвердительно кивнул: да!

– А ты хотел бы умереть молодым? – неожиданно спросил он. И, секунду помедлив, добавил, – ладно… договоримся.

Я не знал, что на это ответить: умирать мне не хотелось. К тому же он меня уже не раз спрашивал об этом. Почему? А о чем мы должны были договориться, я понятия не имел.

Что же касается Тины…

У меня голова звоном звенела: это – она!

И я готов был выстроить для нее эту самую башню из самой белой слоновой кости. И заточить ее напрочь! Посадить даже на цепь! Золотую… Только бы она…

Вот дурак-то!

Идея Пирамиды жизни пришла мне в голову совсем неожиданно в чьей-то приемной…

– Ты рассказывал, – напоминает Лена.

– Да. И она не оставляла теперь меня ни на минуту: Пирамида – вот гнездо человеческой жизни! Теперь я носился со своей Пирамидой, как… Как… Мир перевернулся!..

Мы с Жорой просто ошалели от радостного предвкушения немедленной перестройки мира. Да-да, эта была та перестройка, о которой мир так долго мечтал! И там уже грелось на завалинке в ярких лучах нового солнышка наше хрупкое совершенство. Мы вдруг легко нашли ему теплое место, и теперь оно высиживало свои яйца. Оставалась нерешенной проблема гена.

– Гена?

– Однажды я застрял в пробке и не знал, куда себя деть. Мы двигались медленно, метр, еще метр… Я опаздывал на какую-то встречу… Взгляд мой упирался в номерной знак впереди стоящей машины, а мысли бродили по долине Нила. Назойливо гудели клаксоны, я включил кондиционер и поднял стекла… Уж не помню, из каких чисел состоял на машине тот номер, но я прекрасно видел на нем три буквы: ДНК. ДНК! Машины с таким номером в Москве не встречаются, откуда же взялась эта? Я не вышел, чтобы у водителя удовлетворить свое любопытство, я просто заорал: «ДНК!..». Меня вдруг осенило: феноменология гена! Это как выходишь из тьмы на яркое солнце! Вот решение всех проблем!