Кирилл Кожурин - Мет-омар-фозы любви

Звонка не было, но отчего-то захотелось снять телефонную трубку и услышать хоть чей-нибудь голос. Снял. Оттуда вывалилось чье-то ухо.

А омары все прибывали и прибывали.

Пустые раковины раки-отшельники занимают. Они – те же монахи, плетущие нити своих паутин-воспоминаний. У каждой раковины должен быть свой Ра, в раковине пребывающий.

Взгляд – как взгляд кинокамеры: на все и даже на себя. В результате остается почти бесконечная лента, сгорающая в миг разлучения души с телом. Есть огромный глаз, все видящий, все слышащий, все пропускающий через себя – и непрерывающаяся лента. Все, что происходит, – только картинки, следующие друг за другом, быстро мелькающие. Они живут одно мгновение, и какое дело до них глазу? В течение жизни можно снять несколько миллионов кинофильмов, которые увидит лишь единственный глаз.

Тринадцать кедров на одинокой горе. Мальчики распятые на кедрах, ослепшие от солнца. Горла их пересохли, губы их онемели и одеревенели языки. Под солнцем, а ночью – под взглядами жадных нетопырей, под вздохами ветра.

Распятые навек – не умирают. Луна вливает в них по ночам небывалые силы, чтобы выжить им днем.

И не смеют летучие твари приблизиться к мальчикам распятым. И ветры ледяные остывают.

Только черный горбун изредка наведывается к тринадцати своим кедрам и, взглянув вверх, быстро уходит.

И по дороге, что идет под горою с кедрами, раз в год проезжает в дальние селения сборщик податей на арбе, запряженной ослами. И обратно – через день, задрав голову кверху, к кедрам.

Так всегда.

Уже не было места, куда ступить. Все было заполнено омарами. В кроватке лежал младенец. Родители в страхе убежали, забыв о нем. Омары растерзали маленькое тельце в клочья, но крови на фоне их панцырей не было видно. Уже им становилось тесно, и они клешнями перекусывали друг друга пополам.

Снова в кроватке лежал младенец, но никаких омаров вокруг не было. Они либо ушли, либо еще не приходили.

Зазвонил телефон, кто-то снял трубку, и оттуда вывалилось чье-то ухо.

Дом медленно заполнялся огромными омарами.

В комнате стало темно, и поэтому в дверях появился слуга в коричневой куртке, держа в одной руке тяжелый бронзовый шандал с горящими свечами, а в другой – большое серебряное блюдо с красным вареным омаром. Бесконечный стол устремлялся вглубь комнаты, а в углу, за мольбертом, восседал Снейдерс. Он голодал уже седьмой день, а стол ломился от всевозможных изысканных яств. Но новый натюрморт никак у него не получался. Он со сладострастием выписывал каждый предмет, предвкушая грядущее наслаждение; и когда эскиз был готов, он с жадностью хищника набрасывался на позировавшие ему фрукты и овощи, омаров и ветчину, угрей и лебедей и в один момент уничтожал все. Потом несколько недель его мучили страшные боли в животе, и тогда он начинал писать как Иероним Босх. Во снах, уже сливавшихся с явью, желудочные боли приобретали вещественный облик и преследовали его в виде уродов, уродищ и уродцев. Но запечатлев все свои бреды на холсте, он, по прошествии болезни, уничтожал все, уже маслом написанное, и возвращался к милым сердцу натюрмортам. Он не умел изображать людей и, когда в его овощной лавке должна была появиться нежданная посетительница, просил написать ее кого-нибудь из своих друзей.

Дом медленно заполнялся огромными омарами, но Снейдерс не замечал их. Он продолжал писать свою «Кондитерскую лавку». Это был его последний шедевр. Когда картина, уже покрытая лаком, стояла на мольберте в ожидании рамы, омары ворвались в мастерскую и изорвали его вместе с картиной своими клешнями в клочья.

Меж гранитных берегов жидкий тек свинец. Раковина на дне потока венцом становилась.

Над головами жидкий тек свинец. И Ра становился венцом.

Веником зима подмела осень, выбросила листья и мысли в свинцовое вод течение.

Вены проколов, Адмиралтейская игла в кровь вводила воспоминанья, прежние бреды разбудив.

Омары, моря халифы, оседлав воспоминанья, заполняли меня, мой маленький сумасшедший домик в Коломне медленно заселяли.

Свинцовых вод и свинских орд, где беси, без числа, вселились, наплывал далекий шум.

Моря далекого шум, ведь там в каждой раковине – неисчислимый хор музыки роговой ветреной Елисаветы.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

arhe» ( древнегреч. ) – первоначало.