Ксения Сингер - Если Мельпомена выбрала тебя

– Она говорит, что ей не поднять еще одного ребенка. И еще потому, что от него. И поэтому хочет от ребенка избавиться. И ее не пугает даже то, что она может оказаться в тюрьме, если сделает аборт.

– Где она? Мы должны сейчас все вместе поговорить.

Я бегу через весь дом, заглядывая в каждую комнату. На кухне нахожу всех трех женщин, они что-то готовят из теста. Мать плачет и говорит, говорит, говорит. Две другие слушают, иногда смахивая слезы. Я вплотную подхожу к ней и, глядя ей в глаза, хочу сказать, но вместо этого из одеревеневшего вдруг горла вырываются хрип и с трудом выговариваемые слова:

– Ты не убьешь его? Он ведь ни в чем не виноват. Ты почти убила меня, сейчас хочешь убить еще одного. Я не позволю тебе этого сделать. Я перейму обоих детей. Только не убивай больше никого.

Образовавшаяся вдруг темнота обволокла всех и меня. Когда я снова вернулась, я лежала у себя в комнате на кровати, от которой пахло морем. Пахнет еще чем-то пряным. Когда умер дедушка и когда погиб папа, у бабушки в комнате был очень похожий запах. Кто-то здесь, наверное, тоже умер. Кто? Может быть, я? Юрген сидит на стуле возле кровати, положив голову на руки, опертые локтями в колени, глубоко задумавшись. Я на всякий случай трогаю его за колено:

– Юрген, все в порядке? Все живы?

Он смотрит на меня и улыбается:

– Все будут живы и все здоровы. А сейчас давай-ка вот творожок с булочкой поешь. Не хочу – нет теперь такого слова. Ты теперь не одна, а второй, может быть, хочет есть, и ему нужны для роста витамины и кальций, и вообще регулярное питание. А еще ему нужны каждый день прогулки на свежем воздухе. Так ты лучше в саду за домом гуляй. Там спокойнее и забор повыше, чтобы не вызывать у посторонних напрасного любопытства.

– Юрген, забери эту сумку с кассетами. Вон та, синяя. Ты знаешь, я очень за бабушку переживаю, он найдет ее и сделает ей что-нибудь плохое. Я должна к ней съездить. Ее надо предупредить и защитить. Я ей письмо написала, но все о себе, а ей ведь угрожает большая опасность, чем мне. Про тебя он ничего не знает, если ему мать не сказала. А про бабушку он знает, что идти мне, кроме нее, некуда. Мы хотя и забрали все фото и адреса, найти ее все равно можно.

– Правильно ты мыслишь. Можешь ты ее на чей-нибудь телефон пригласить, чтобы она не из своей квартиры разговаривала? Эти предосторожности может быть и чересчур, но кто его знает.

– Можно позвонить Рико. Он ее к ним позовет.

– Прекрасно, но ты не должна ей говорить, где ты находишься.

Прерываю излияния Рико по поводу того, что я наконец-то появилась и что он так рад. Прошу его, чтобы он сходил к бабушке и позвал ее к ним. Через пятнадцать минут на наш звонок отвечает бабушка.

– Бабуля, у меня сейчас уже все в порядке, а у тебя из-за меня могут быть большие проблемы. Я боюсь за тебя. Я отдаю трубку деду. Ты его, пожалуйста, слушайся.

Юрген берет у меня трубку и договаривается с ней о встрече на завтра.

Потом мы сидим с Юргеном у меня в комнате. По его просьбе я рассказываю ему, где живет бабушка, где работает. Я подробно описываю, что это за дома и кто там еще проживает, и на кого можно было бы еще положиться. К нам присоединяются Марта и Виви, но я не хочу, чтобы участвовала мать. Меня удивляет быстрый ум Марты. У нас выстраивается план действий. Я уверена, что Рико и Фриди справятся с отведенными им ролями.

Июль – август

День за днем уходил в прошлое, оставляя свои следы в реалиях, которые хоть и подвержены воздействию времени, но не столь скоротечны. Я обрастала кипами учебников благодаря энергии Виви. Была уже и договоренность с гимназией, и программа лежала на моем столе, и легенда моя, которую не один раз на «общем совете стаи», по определению Виви, прокрутили и отточили, была запущена все той же Виви. Мой живот рос тоже. Все лето моя жизнь, собственно, протекала в саду за домом.

Исключением были дни, когда приходили рабочие подштукатуривать и побелить в комнатах наверху. Там, на втором этаже, еще четыре комнаты. Они большие и светлые. Но в них долго никто не жил, и теперь их ремонтировали, чтобы к появлению детей они были в порядке. Пока маляры работали, я сидела у себя, не выходя. В один из таких дней мне вдруг постучали с внутренней стенки живота. Это означало, что там действительно кто-то живет. А сейчас он подает сигнал, что хочет со мной общаться. В этот вечер мы по обыкновению ужинали втроем. Мать больше жила у сестры, снимавшей небольшую квартиру в одном из ближайших городков. Виви преподавала там в гимназии, заменяя коллегу, ушедшую в отпуск по уходу за ребенком.

Беременность очень изменила мать внешне. Она располнела, коротко подстригла волосы и перекрасила их в ярко-рыжий цвет. Я считала, что эти изменения никак не улучшили ее внешний вид, но, по ее словам, знакомые ее не узнавали.

Как только я появилась к ужину, Юрген, в полглаза глянув на меня, спросил:

– Ну что, стучит?

– Стучит.

Марта, глядя на мою расплывающуюся от уха до уха улыбку, тоже улыбнулась:

– Теперь у тебя есть собеседник.

Я очень любила эти ужины втроем. Точнее сказать, беседы обо всем после ужина. Юрген время от времени начинал меня экзаменовать по пройденным темам, и, если я чего-то не знала, он примирительно говорил:

– Я понимаю, скорее всего, этого нет ни в программе, ни в учебнике, но образованный человек это знать обязан. И начинал рассказывать, причем рассказ по фундаментальности больше был похож на университетскую лекцию. Особенно меня восхищали его лекции-беседы по биологии и химии. В моих учебниках такого не было. В его изложении скудные абстрактные таблицы биологических или химических систем становились органичным отражением научной мысли.

Мы много спорили, особенно на темы истории, оценивая иногда очень по-разному события прошлых веков, но всегда приходили к консенсусу. Политические оценки нашего времени были у нас подчас диаметрально противоположны. Из учебника было ясно, что наше государство правовое, демократичное и свободное; и что свободная пресса тому один из гарантов. Я разделяла это мнение. Однако, меня ставили в тупик его заявления такого рода:

– Да, действительно пресса у нас свободная, но свободная она только от совести и от собственного мнения. Но ты учи, что там стоит в учебнике, тебе сдавать, потом разберешься, что почем. А то ляпнешь на экзамене не то, что в учебнике, и останешься без абитура. Вот тебе и свобода мнений будет. Да и понимать должна, что двойная мораль – основной принцип наших политиков.

– Неужели в нашем государстве нет честных людей?

– Есть. Только их к микрофону те из власти не допускают. Они ведь определяют, кто его получит. Для этого журналист должен экзамен сдать на отсутствие собственного мнения и умение сказать то, что от него ждут те, кто у кормила власти. Сама понимаешь кормило не только руль, но и кормушка.