Николай Бойков - Берега и волны

Я люблю этот тайный язык, рождённый твоими ласками. Околдованный – твоим шепотом. Понятный – моему телу и моим желаниям. И я весь – твой. Ты видишь? От лёгкого прикосновения твоих пальчиков к моему подреберью я поднимаюсь над землей. Горизонтально зависая. Покачиваясь, руки в стороны. Совсем не боюсь этой высоты. И бездны. И только от дуновения твоего, прямо мне в губы, я лечу, словно облако. Потому, что ты смотришь на меня. Пока – смотришь. Пока – ты улыбаешься. Мне. Ничего не страшно. Сорваться и лететь! Пока ты улыбаешься мне. Улы…»

Она открыла глаза. Снова вспомнила. Снова пришли эти мысли и собственные слова:

– Сколько слов и мелодий бушуют сегодня в моей душе… Сколько хочу сказать своих слов! Но боюсь чужих глаз!

И только сейчас поняла, что её разбудило: в прихожей звонил телефон…

Давно. Громко. Требовательно.

Она догадалась…

Я сидел в Турции январь и февраль, в утренней темноте уезжая из гостиницы на верфь, а в вечерней – возвращаясь. Уезжал – с планами на весь день, приезжал – выжатый как лимон, с жаждой горячего чая и горячего душа. Или – наоборот: душа и чая.

Раджеп жил на другой стороне страны и заехал за мной в канун марта – небо серебрилось чистыми каплями дождя и света, хотелось верить – весеннего.

Услышав его звонок: «Дружище, я в машине у подъезда в гостиницу, вылетай!», я выскочил на улицу, подняв над головой в одной руке легкую сумку, в другой – нераскрытый зонт. Яркий и длинный шарф на моей шее развевался как флаг, подчёркивая важность события и моё настроение. Стеклоочистители в салоне метались за каждой каплей и не успевали.

– Ты чего зонт не раскрыл? – насмешливо протрубил его голос, смеялись чёрные глаза, зубы сверкали в улыбке, но сам он не ждал ответа, а уже выжимал газ из бешеного мотора и крутил руль, вылетая на дорогу. Он любил торопиться, как настоящий потомок янычара.

Несколько лет назад мы работали на одном судне и ещё пару раз встречались. Но не это составляло наше единодушие, а одно общее воспоминание. Из нашего детства. Но об этом – чуть позже.

– Ветер сильнее, чем дождь – зонт сломает.

Мне казалось, что я ответил быстро, но машина летела вперед, будто и не останавливалась вовсе, а Раджеп скрежетал зубами, когда колеса просвистывали на поворотах, и успел позабыть свой «дождливый» вопрос.

– Спи, если сможешь. Дорога часов на пять… Гы-ы-ы! В го-о-оры-у…

– Куда едем?

– Расслабься. Сю-ур-при-ыз!

Он ещё что-то говорил и смеялся, но я закрыл глаза, будто медитировал – от решёток авто-калорифера потянуло горячим воздухом. «Хорошая печка» – подумал я в сладкой дрёме, и расслабился. Сумка с зонтом на заднем сиденье приоткрылась бесформенно одним глазом. Шарф мой, казалось, ещё летит в пространстве летящей машины, оседая на спинку просторного салона, как облачко на мягкий склон.

Мелькали обрывки дороги, зигзаги рельефа и стены одиноких домов, холмы и долины, набегающие, словно волны… Дождь давно кончился.

– Поспал… Что без меня делал?

– Пропадал.

– Турцию посмотрел?

– Без тебя? Без тебя это не Турция, Раджеп!

– А-аа! Хорошо сказа-ал…

Знакомство с Турцией в этот приезд как-то не складывалось. Жил я в гостинице, хозяином которой был азербайджанец Саня – бывший парикмахер из советского Баку. С ним мы провели много приятных минут, вспоминая студенческую молодость, будто улетали из Турции на ковре самолёте. На два-три часа? Куда? А какая разница? Откупорив бутылку красного вина. Позабыв о запретах аллаха. Вспомнив набережную на Каспийском море? Песни Бюль-бюль Оглы и Муслима Магамаева? Фантастика? Виртуальная жизнь обычных людей в этом мире, извращённом избытком слов и границ? Может быть…

– Зачем виноград на земле, если вино виноградное пить нельзя? – спросил я бакинского земляка.

– В раю – можно. В Бакы – можно, потому что Бакы – рай, – твердил он совершенно серьёзно.

– Слушай, Саня-Джан, – спрашивал я его, – какой ты молитвы? Русской, турецкой, азербайджанской? Какой?

– Немного русской, чуть-чуть турецкий, азербайджанский – да-аа.. Советский.

– Зачем уехал?

– Все ехали, Вали-Джан.

– Разве я Вали-Джан? Скажи Валентин просто.

– Зачем обижаешь? Мы – не гость и хозяин: земляки. Далеко друга живём, но – одни звёзды над нами. Видишь, какая луна – нам с тобою одна! Валентин зовут? Вали-Джан уважают. Всегда моей гостинице будь, Бакы вспоминать будем. Слушай! Зачем далеко от Бакы ехать, чтобы вспоминать каждый день? А!

– А где ты ещё был?

– Бакы был: детство – Бакы, школа – Бакы. Институт – Бакы. Хорошо – Бакы. Друзья были.

– Плохо здесь?

– Хорошо, слушай! Зачем плохо? Вечером приходи, рад буду…

– Не могу, занят.

– Завтра приходи. Когда можешь, приходи. Нет занятия приятнее встречи, Вали-Джан. Важнее встречи, дорогой, – ничего нет. Так говорю. А ты говоришь – занят…

Заканчивался холодный январский день. Пятница. Я вошел в гостиницу с единственной мечтой – согреться. Саня-хозяин, всегда лучезарно улыбчивый и доброжелательный, грустно смотрел на меня, обмотанный шарфом, пледом и в кепке по самые уши.

– Санечка! – воскликнул я, – что случилось? – Он закатил глаза к небу и зашептал, как слова молитвы:

– Совсем плохой день, Валя-Джан. Горло болит, уши болят, зубы – вот-вот заболят тоже… Как я хочу согреться! Кто мне поможет? В этой стране ни один человек не сможет выполнить мою просьбу…

– А я?

– Земляк! Помоги мне!

– Так в чём дело, Санечка?

– Мне грустно. Вспомнил Баку и солнце. А здесь – зима. И никто не сможет посидеть со мной за компанию, чтобы мы вспоминали Бакы, Каспийское море, бакинские девушки такие красивые, музыка играет так ласково…

– И мы пьём с тобой красное вино…

– Нельзя! – Он отчаянно замахал руками, будто отбиваясь от меня и оглядываясь. – Муслим! Пятница! Валико! – Он посмотрел на меня сначала страшно-страшно, потом – совсем жалостливо, потом с простотой земляка и хозяина дома, спросил:

– А можно?

– Нужно! Если нельзя, но очень хочется, как говорили во времена «Бакинского радио»… – начал я старую присказку, но он опередил меня:

– Эх, кто теперь помнит СССР – время друзей: анекдоты «бакинское радио», «армянского радио»… Па-адумали – отвечаем: канэчно, Валик-джан? – улыбнулся он хитро и облегчённо. – Неужели, можно? А как?

– Я не знаю, как? Сам говоришь – муслим. Пятница. Грех. Да и не знаю я, где в вашем провинциальном городишке можно вино купить? Мне – никто не продаст. Побоятся.

Он замер на миг, задумался, мгновенно оценил риски и опасности, прижал палец к губам и начал разматывать шейный платок, стягивать с плеч плед, сдвинул со лба кепку.

Я понял, что мы отправляемся за линию невидимого фронта, как минимум, или – на край жизни и света, точно.