Александр Вяземка - «Конрад Томилин и титаны Земли» «Плато»

– Спасибо, что принимаете такое деятельное участие в моей судьбе… – Конрад не нашелся, что ответить на столь щедрые пожелания, и лишь скромно поблагодарил старцев.

Тут произошло нечто непонятное. Антарих обхватил Конрада руками и, уткнувшись ему в плечо… затрясся то ли от плача, то ли от смеха. Наконец он оторвал лицо от плеча Конрада. Оно сияло смехом. Оно было наполнено им до последней морщинки. Смехом рыдали его глаза. Смех вырывался из его фыркающих ноздрей. Смехом сотрясалось его тело.

– Я больше не могу! – прокричал он в потолок и снова повис на Конраде. – Ха-ха-ха! Здорово мы тебя разыграли, а?

– Как это, «разыграли»?! – голос Конрада задрожал от разбиравшего его истеричного хихиканья.

Но сомнений быть не могло: двое других старичков заливались хохотом.

– А так, мой друг! Извини, но мы всегда задаем своим гостям подобную головомойку, чтобы привить им вкус к жизни. Надеюсь, ты не в обиде?

– А что теперь? – истерика, вызванная столь неожиданной развязкой, быстро сошла на нет, и в Конрада вновь вернулась тревога.

– Да ничего. Хочешь, иди своей дорогой. Хочешь, погости у нас. Очень надеюсь, что погостишь. Все надеются.

– Кто это, все? – не понял Конрад.

– А вше шители. Гоштей мы любим и рады кашдому. Ка-ашдому! Так што, оштанешься? Швать-то тебя как, гоштюшка?

При вновь открывшихся обстоятельствах, решил Конрад, скрывать свое имя было бы неуважительным по отношению к его гостеприимным хозяевам.

– Друзья, представляю вам Конрада! – объявил Антарих, когда тысячелетний юноша и три восьмидесятилетних старца вновь появились на крыльце. – Он остается с нами!

– Ур-ра! Ур-ра! Ра-а! А-а! – раздался крик такой мощи, что сразу стало ясно: все население деревни было Конраду никак не меньше, чем закадычными друзьями, рассчитывающими провести лучшие дни лета именно с ним.

6

– Спит? – пропищал тонюсенький девичий голосочек.

– Какой «спит»? Дрыхнет! – авторитетно заявил сдавленный до низкого гудения мальчишеский басок.

Конрад разомкнул веки, но так, чтобы это осталось незаметным для скопившихся в изножье кровати детей семейства Блюцев, общим числом четыре. Конрад погрозил им большим пальцем ноги. Дети радостно завизжали и бросились врассыпную.

На шум в комнату заглянул Штирлих.

– Я пришел к тебе с приветом, – он уселся под боком у Конрада и затеребил его плечо, – рассказать, что солнце уже четыре часа тридцать семь минут как встало. Ну?.. Доброе утро! Или что там у тебя сейчас по расписанию?

Конрад нехотя поднялся. Это была уже пятая ночь, которую он провел в постели после многодневных скитаний по лесам, но насытиться спокойным сном ему все не удавалось.

Он последовал за Штирлихом на кухню, где освежил лицо водой из висевшего над раковиной бачка и, поплевав на ладонь, примял выросший за ночь на макушке хохолок.

– Волосы после подушки плохо лежат, но здорово стоят! – недовольно прошипел он.

Штирлих уже восседал во главе потемневшего от времени и поварских забот стола. Жена хозяина дома, Альхина, приветливо, но молчаливо улыбалась.

Конрад на секунду смешался, залюбовавшись этой улыбкой, и, промямлив извинения за свое очередное опоздание к завтраку, уселся по правую руку от Штирлиха. Дети торопливо глотали кашу, хитро поглядывая на гостя и наверняка замышляя против него новую шалость.

Конрад с напускной невозмутимостью отрезал ломоть грубого, но душистого и невероятно сытного деревенского хлеба и намазал на него толстый слой отливающего бледной желтизной сливочного масла. Таких невыразимо вкусных хлеба и масла Конрад никогда не едал и отведать где-либо еще не рассчитывал. Пуховое – вот единственное определение, которое он мог придумать для описания неправдоподобной нежности этого масла. Язык тонул в нем, не встречая и малейшего сопротивления – казалось, масло, наоборот, затягивает язык вглубь своих сливочных недр. Полюбовавшись получившимся бутербродом, Конрад залил его еще горячим вареньем, которое Альхина каждое утро варила к завтраку. Варенье общую картину несколько смазывало: кусочки фруктов перемежались в нем с засахаренными мухами и осами.

Конрад зажмурился и принялся жадно поглощать бутерброд. В этот раз полностью отдаться празднику вкуса ему не удалось: сознание его осаждали прилипчивые мысли, тянувшиеся одна за другой, и не было никакой возможности, избавившись от одной, тут же не оказаться в цепких лапках другой.

Конрад был обычным парнем, продуктом и изделием своего времени и своей цивилизации. Продуктом и изделием как материальным, так и социальным. Поэтому многие вещи, с которыми он столкнулся в Нью-Босяках, его удивляли. Как удивляло его и отсутствие многих других вещей, ему привычных.

В первый вечер в доме Блюцев, заметив знакомый комок волокон на полочке над раковиной, Конрад запихнул его в рот и, безрезультатно пожевав несколько секунд, озадаченно выплюнул.

– А чего зубная щетка не работает? – поинтересовался он – Сломана, или элемент питания хандрит?

– Вообще-то это мочалка. Посуду мыть. Но если так нужно, можешь, конечно, ею и зубы почистить.

Штирлих протянул Конраду какой-то пластиковый стержень, на конце которого топорщился пучок жестких волосков, и заявил, что вот это-то настоящая щетка и есть. Конрад оценивающе помял стержень в кулаке и с немалым разочарованием протянул обратно Штирлиху:

– Похоже, неисправная.

– Что? Как это, «неисправная»? Исправная!

– А чего молчит?

– А разве зубная щетка должна говорить? Я всегда считал, она чистить должна.

– Конечно, должна. Чистить, рекомендации давать, к доктору записывать.

– Нет, наши щетки только своим делом занимаются. Рекомендации у нас и так есть кому давать.

Конрад попытался прочесть по лицу Штирлиха, не привирает ли он насчет неразговорчивости местных щеток, но в полумраке комнаты сделать это было нелегко.

– Почему у вас лампы такие тусклые? – раздраженно бросил Конрад. – Ничего ж не видно.

– Это не лампы. Это лучинушки, – пояснил Штирлих.

– А что, электричества нет?

– А на что оно нам? У нас коммунизм.

– Чуднó у вас здесь. Предметы помалкивают и занимать их беседами от меня не требуют. Среди них знаешь какие болтуны попадаются? У-у… А уж советы любят раздавать!.. Некоторые еще и в компьютер тебе залезть норовят без спросу – личинку отложить.

– В компьютер? Это что?

– Ну… мозг.

– В мозг – личинку? Ну и мерзость!

– Да нет, они не настоящую личинку откладывают, а корректируют твои потребительские предпочтения в пользу своей корпорации. Зазеваешься и – опа! – в тебя заложили «левые» настройки, а твои денежки текут нечистоплотной фирме. Вот эти настройки личинками и называют. А коммунизм – это что?