Лана Аллина - Вихреворот сновидений

Как гулко и тревожно сердце Natalie стучало. Её глаза полны любви, печали, слез. О, тише, тише… Ты слышишь? То шорох ночи, шелест утра и сладких грез…

Там перешептывались сновиденья.

Там страстью полыхал небесный купол. В его руке лежала её рука. Какая тишина… Доверие и нежность. И юной страсти нетерпенье.

Светало. По небу летели, плыли, улыбались облака.

Кудрявые, они бежали друг за другом, толкались, догоняя. Кружила их счастливая небесная река…

Точно шалили розовые облака совсем по-детски!

Лучисто и задорно зазвенела, засмеялась песенка советская.

Как – советская?!

Ну да, конечно! « Белогривые лошадки » – они же родом из последней трети двадцатого столетия.

Эту хихикающую песенку так солнечно пела Клара Румянова. Но она-то, Natalie , живет в девятнадцатом веке…

Как молнией, пронзает мысль: Она же Вера, а не Natalie !

Но отчего же нянюшка зовет её Натальюшкой?

Как? Снова сон? Второй – или какой по счёту? – сон Веры Не-Павловны?

Вера садится в постели. Рядом уютно посапывает муж Валерка – она и не слышала, как он вернулся ночью, – за окном просыпается день.

А Там ?

Там Natalie .

… Там дом старинный с бельведером. В подсвечниках тяжелых горюнят свечи, в мути зерцала пламенея. А по залам крадется тихо-тихо зимний вечер… Уютно дрему навевая, гудят, трещат дрова в камине да шепчутся о чем-то меж собою, и головешки ей подмигивают, очами розовея огневыми… И тишина в том доме, и покой. Глубокий черный пруд, да парк, дубы, деревья вековые… Стоят они, как стражи перед домом, и тихий разговор ведут с луной. И обстановка в доме том старинная. А речь-то там, в поместье – простонародная, неграмотная – диковинная!. Там Он, Michael , ах! Что за франт! Он посвящает ей стихи, сонеты. И, точно как в романах, влюблена она по самый край души в корнета.

Вот наваждение какое! Вера крепко жмурится, виденье, с памятью души приплывшее, прогнать пытаясь…

Затем смотрит на привычную домашнюю обстановку. Ну да, это же её комната: вот кровать, стул, джинсы… А там она Natalie , и окружают ее чужие – или не вполне чужие? – люди.

… Там нянюшка родимая Платоновна, maman суровая…

Там юная дворянка Natalie изысканные платья примеряет, в ротонде о своем корнете грезит, стихи читает, и в нежных ручках у нее работа. Вышивает она гладью чудную картинку-пастораль, и жизнь ее, точно река течет, легка и беззаботна…

Сновиденье это источает тонкий аромат, оно пронизано очарованьем старомодным этим… И происходит то – когда? Не поняла она… Однако Natalie живёт не в двадцать первом столетии!

Но удивительно! Не в первый раз приходит это сновиденье.

Какой счастливый сон – он золотой!

Да непохоже все это на сон.

Осколки памяти. Души движенья…

Вера помнит тот странный интерьер, будто жила или бывала там когда-то… Колонны, бельведер…

И говорят там, в доме том и по-французски, и по-английски, а когда и по-немецки, а речь-то льется, течет рекою полноводной, плавной. И думают они и по-французски, и по-немецки… по-иностранному.

Она, Натальюшка, гуляла в парке, в ротонде ждала… Корнет… Ах, что за франт сей щёголь с усиками по имени Michael – поэт!

Жара была, и день застыл, и зной именье их палил… В ротонде он сонет читал, ему внимала Natalie .

Взметнулся флирт! Не завязался – взметнулся, точно! Однако был он беден, робок был… и о любви своей стихами говорил.

Но вот что странно! В память врезались детали интерьера.

…Старинный двухэтажный дом с колоннами да бельведером. Красиво все, изящно – он так и дышит стариной.

Старинные часы. Их дивный, мелодичный звон из парка слышен. Мир там царит. Там тишина, покой.

И старый парк, и солнечные искры на траве играют, и старая любимая ротонда у пруда… И дамы – все в причудливых нарядах… Ах, что за шляпки! Хороши – о да!

Крестьянские детишки в серых рубашонках по двору шныряют, босые, черные от пыли пятки так и мелькают.

И свой наряд: молочно-белое, в зеленых все оборках, шуршащее по гравию дорожки платье – запомнила она. Изящна Natalie , очарования полна! Как украшают барышень наряды эти из позапрошлого столетья, а может быть, из её сна?

…Покачиваясь на рессорах мягких, английских, старинная коляска, дормез [80] Дормез – от глагола dormir – спать ( фр. ) – большая дорожная карета, в которой можно было путешествовать в течение нескольких суток. дорожный в ворота те въезжали…

А спелый, сочный диск луны растущей желтой стремительно катился по небу, и звезды, плавясь, сверкали, ослепляли.

Однако ни лица maman , физиономии корнета-франта по имени Michael , ни даже – что за ужас! – своего лица она увидеть, вспомнить не могла. Как ни старалась. Туман перед глазами плыл, и темнота, и мгла…

Одно лишь смутное пятно в овале волос густых, как солнце, золотых…

Точно портрет ее – или прабабушки – фамильный?

Но… О Боже!

А сновидение её очарованья источает старомодный аромат. Сердца нетерпенье?

Осколки ее памяти? Души движенье?

Куда увлекают нас сновидения? Откуда приплывают они – из долговременной памяти человека, из общей копилки человечества? Ведь сновидение повторяет наши прежние переживания настолько же полно, насколько способна на это память в бодрствующем состоянии. Так, кажется, писал великий психолог? [81] Зигмунд Фрейд. Толкование снов.

Впрочем, когда же и вспоминать. Пора собираться на работу.

А за окном, держась за поясницу (ломило спину!), кряхтя от боли, вышивал на пяльцах доходяга-дождь рисунок блеклый крестиком косым. Седой, взъерошенный, он заводил в десятый раз одну и ту же скучную пластинку.

Серый городской пейзаж – отнюдь не пастораль!

А утро сегодня снова проснулось не в духе.

Правда, утром то, что наступило, едва ли назовешь… Оно долго не могло расклеить заплывшие, заспанные глаза, зевало прямо ей в лицо, не прикрывая рта, недовольно потягивалось. Наконец, не очень решительно отбросило в сторону одеяло, спустило ноги – и, конечно, никак не могло найти туфли, потому что сегодня снова встало не с той ноги, а найдя их, перепутало – не на ту ногу надело. 81 Зигмунд Фрейд. Толкование снов.

Нерадостное (а когда оно радуется? Она что-то не припоминала!), исполненное пессимизма, да к тому же простуженное утро сначала что-то недовольно бурчало под душем, громогласно чихало, сморкалось, мерзко хлюпая дождем или снегом. И ни разу не улыбнулось ей это так называемое утро.