Евгения Морозова - Варварино счастье. Том I

Обращаясь к доктору, Анна рисковала жизнями своей и сына. Если бы оказалось, что у ребенка тиф, их бы расстреляли в тот же момент, чтобы не распространять инфекцию. А вдруг спасет?!

Доктор был рыжим, толстым. Причем его полнота была какая-то непропорциональная. При маленькой головке и узких плечах живот у него был необъемный. Его халат не застегивался ни на одну пуговицу. Он подозрительно посмотрел на молодую женщину, у которой на руках был младенец, завернутый в рваное одеяльце. Мать была в горе, слезы бежали по ее лицу, ему стало почему-то жаль ее.

В конце концов, доктор не отказался посмотреть малыша. Продиагностировал, там же поставил укол, снял высокую температуру. Дал таблеток с собой. На ломаном русском объяснил, как проводить лечение.

Анна не могла понять, чем же вызвано такое доброе отношение фашиста к ее ребенку. Немец выдал все рекомендации, Анна завернула сына в одеяльце, но понимала, что визит ее не закончен, какое-то продолжение должно последовать и она аккуратненько присела на краешек стула, держа сына на руках.

Доктор сидел задумавшись, он как будто бы смотрел на Анну, но на самом деле его взгляд был устремлен вдаль, сквозь нее, он видел родную Германию, где осталась его семья. Он вспоминал свои горестные годы, когда его Гертруда – породистая и красивая арийка рожала ему детей каждый год и так было подряд в течение пяти лет. Но четверо из пятерых рожденных детей умирали, не дожив даже до года. Какое-то генетическое заболевание, он это понимал как врач. Сделать с этим ничего невозможно. И вот пятый, как раз тоже был назван Гельмутом, пока еще жив. Он пережил рубеж, когда его старшие братья и сестры умирали. Ему уже три годика. И доктор каждый день писал своей Гертруде письма, расспрашивал о каждой минуте их жизни. Как чувствует себя их маленький Гельмут, что он ел и как спалось ребенку, и давал множество наставлений супруге относительно здоровья наследника.

И почему-то в голову доктору пришла мысль, несвойственная его мышлению и его взглядам на жизнь. От этой мысли ему сначала стало смешно, а потом он задумался и так неподвижно сидел еще несколько минут. Он подверг анализу свое поведение. С чего вдруг он начал помогать украинскому ребенку. Ведь по сути жизнь какого-то недочеловека ему вообще не интересна, умрет ребенок или будет жить, для него безразлично.

А почему же он взялся осматривать малыша? Он вдруг представил, что заболел его единственный выживший ребенок, жена обратилась к доктору, а тот оказался невнимательным или непрофессиональным, и умрет его последняя надежда, его маленький Гельмут. Он даже вздрогнул от такой мысли. И в это время женщина назвала ребенка по имени, успокаивая его, назвала Гельмут. Доктор не ожидал, что это как-то подействует на его дальнейшие действия. Но – подействовало и положительно! Он хотел бы видеть такую картину: он помог незнакомому мальчику, спасает его сейчас, вдруг без него и его ребенку понадобится помощь, и кто-то будет также спасать его мальчика…

Доктор сделал все для малыша, все буквально, что только мог. И с собой дал матери лекарства, и задумался… замер… Он был рядом со своим ребенком, он так хотел его увидеть….

Анна встала и хотела тихонько выйти. Доктор как будто вернулся в эту комнату из своего маленького домика под Берлином, где он рассматривал своего сына. Он остановил жестом женщину, достал из шкафа два пузырька, на которых крупными латинскими буквами были выведены названия витаминов. И добавил к ним несколько маленьких плиточек шоколада.

Сказав «Ауфвидерзеен», доктор открыл дверь и проводил Анну на улицу. Она вышла ошеломленная. Сын вскоре действительно поправился. Об этом случае она не могла рассказать даже односельчанам. Они бы не поверили, а самое худшее, могли предположить, что Анна состоит в каких-то особых отношениях с фашистом. Поэтому она никому не сказала о том, как доктор немецкой комендатуры спас ее сыночка.

Доктора Анна не забыла. Это был случай нетрадиционный, обычно фашисты в таких случаях помогали быстрее выздороветь путем короткого выстрела в голову. А тут еще витамины, таблетки и совсем необычно – шоколадки.

Прошло время. Война заканчивалась. Ее исход был уже предрешен. Русские солдаты были уже почти в Берлине. Через их село Балты проходила колонна военнопленных немцев. Их было много, они шли также длинной вереницей, колонна была метров двести длиной, охраняли ее русские солдаты с собаками и с автоматами. Зрелище само по себе грустное. Но лучше пусть немцы идут охраняемые собаками, чем так шли в начале войны наши солдаты, забинтованные, с палочками. Обессилевших пленных разрешалось пристреливать и был даже в их селе такой случай, когда молодого пленного солдатика, раненого в ногу, охранники решили добить: короткий выстрел, парень упал, колонна прошла. И когда фашисты скрылись из вида, жители села бросились к парню. Он был еще жив. И ведь выходили! Спасли!…Прятали и потом помогли переправить его к партизанам в лес.

И вот колонна пленных фашистов плелась по дороге. Куда их вели, Анна не знает. Они, конечно, уже не были такими бравыми, как тогда, когда расправлялись с безоружными людьми, со стариками, детьми. Когда фотографировались, браво выпрямившись, и ногу поставив на грудь поверженного старика или ребенка. И эти снимки отправляли домой, описывая свои мечты и обещания командования вермахта, что все немцы будут иметь свои имения на территории Советского Союза, а русские будут вечными рабами в их имениях.

Эти времена кончились. Фашисты шли понурые. Анна шла по улице с ребенком и колонна пленных немцев шла ей навстречу. Ей показался знакомым человек, с маленькой головой, с обвисшей кожей на лице. Доктор! Это был точно он! Только его китель, грязный и разорванный, застегивался теперь на все пуговицы. Не было даже воспоминания о животе, круглом как глобус! Китель был разорванный, грязный и болтался на нем, как на вешалке. Он был худой, бледный и еле тащил ноги. Анна несла хлеб своей свекрови, она как раз выпекла несколько булок и половину понесла свекрови, с которой они были дружны, как мать и дочь.

Анна даже не осознавая, достала булку еще теплого домашнего хлеба, подбежала к колонне. Ее пытались остановить солдаты, но она только сказала охраннику два слова и он молча отошел в сторону. Анна крикнула:

– Доктор! Спасибо за сына! Возьмите хлеб!

И бросила хлеб прямо в руки немцу. Она не знала, голоден доктор или сыт. Она знала, что сейчас вправе отблагодарить его по-человечески за спасение своего единственного ребенка. Немец подхватил буханку, прижал ее к груди, слезы брызнули из его глаз. Он склонил голову, его рыжие волосы стали седыми, и их так мало оставалось на его маленькой, вытянутой как яйцо головке.