Юрий Моренис - Кулинарное чтиво. Вкусная повесть о любви

Добивал несчастную какой-нибудь сладостью, типа «Шоколадного бламанже» . Для чего натирал двухсотграммовую плитку шоколада и перемешивал ложкой на огне, пока не почернеет. Затем толок столько же сладкого миндаля с несколькими горькими и разводил все в шести стаканах молока. Процеживал, добавлял те же двести граммов сахара, пятнадцать желатина, разливал в хрустальные вазочки и ставил в холодильник.

Женщина млела от слова «бламанже», вкушала его, оттопырив мизинчик, и чувствовала себя, то ли в Париже, то ли в старинной петербургской кондитерской.

На этом бламанже его и захомутала Антонина.

– Хватит других кормить! – Заявила она. – Отныне, сама все буду есть…

Откуда молодой ученый доставал столь оригинальные рецепты? А все оттуда же, из своего любимого девятнадцатого века.

Постигая азы кулинарии, он неожиданно стал восхищаться Иваном Андреевичем Крыловым. И не столько как великим баснописцем, а как знатным едоком. Если в прошлом веке званые обеды состояли из четырех перемен, то к приходу «дедушки» Крылова, готовилась и пятая, и шестая… И даже умер писатель в свои семьдесят пять лет не от старости, а от обжорства.

Анатолий задумал написать что-то вроде панегирика и даже название сочинил —

Смерть Ивана Андреевича.

После того, как Николай Некрасов выиграл у Виссариона Белинского три рубля в преферанс, они подружились. Конечно, сблизила их литература, а не карты. Хотя уже тогда, в двадцать один год, Некрасов был отличным игроком, что впоследствии он обернет на пользу дела. Как раз на выигранные деньги будет издавать свои журналы и развивать отечественную словесность.

К сегодняшнему дню, к 10 ноября 1844 года от Рождества Христова, двадцатитрехлетний Некрасов, выпустивший и собственноручно уничтоживший свой первый сборник стихов «Мечты и звуки», был начинающим удачливым издателем. Он уже не голодал, не ел украдкой в трактирах хлеб, а старался одеваться по последней парижской моде и выглядел этаким франтом в прическе и усах a la Гоголь. Тогда все старались под Гоголя… Некрасов приехал к Белинскому на извозчике. Торопился… Уж больно новость была архиважная.

– Слыхал, Виссарион?! Иван Андреевич Крылов преставился.

Белинский закусил кончик гусиного пера и погрыз его. Иногда он любил щегольнуть стариной, хотя перед ним на столе высился чернильный прибор и ручки со стальными перьями.

– Жаль. – Молвил тридцатитрехлетний критик. – Хотя он не писал давно… Кажется, после гибели Пушкина ни одной новой строчки не выдал. А ведь крепкий старик был.

– В том то и дело. – Некрасов небрежно бросил на софу черный ремингтон и положил сверху шляпу. – Он не своей смертью помер.

– Что случилось?

– Объелся вчера на званом обеде. Заворот кишок.

– Да, – печально улыбнулся Белинский, – на счет покушать Иван Андреевич, Царствие ему небесное, был не промах. Он же, Nikolja, с детства сыт не бывал.

Виссарион Григорьевич по роду своей деятельности знал о коллегах все. Тем паче, если эти коллеги при жизни становились классиками.

– В девять лет он потерял отца и семья осталась без средств. Мать определила мальчика на службу в тверской губернский магистрат, где он занимался перепиской тоскливейших бумаг. Юношей сочинял пьесы, но драматургия дохода не давала. Их почти не играли. Журналы, в которых он работал, закрывались. Господин Крылов даже писать бросал, как ты, Коля, после своей книжки. И только в сорок лет у него вышел первый сборник басен и грянула всероссийская слава. Представляешь, какой аппетит можно нагулять к сорока годам? Мне рассказывали, что он обыкновенно съедал три тарелки ухи и два блюда расстегаев. Затем, минимум четыре телячьи отбивные, половину жареной индейки, соленые огурчики, моченую бруснику, морошку, сливы, антоновку, страсбургский пирог, гурьевскую кашу. Спиртным не злоупотреблял, зато налегал на квас и кофе со сливками пополам. Но это еще не все. Заканчивал чаем с пирожками. А отходя ко сну, закусывал тарелкой кислой капусты и выпивал литр квасу.

– Вроде бы грустно, а захотелось есть. – Сказал Некрасов. – Он ведь давеча рябчиков переел.

– Рябчики – это понятно. Они же маленькие, с кулачок. Мы с тобой, Коля, не толстяки, а сами не заметим, сколько их уплетем…

Да, умели на Руси готовить «Рябчиков»!

Ощипывали их, потрошили, вымачивали в холодной воде. Затем опускали в свежее молоко и кипятили. Выжав и зашив толстой ниткой, спрятанные в туловище ножки, жарили их в горячем масле около получаса, постоянно переворачивая. Получался хрустящий, аппетитно пахнущий и истекающий жиром по подбородку – как остроумно заметил Белинский – кулачок.

Некрасову рябчиков сейчас не хотелось. Аппетит перебивал скорбь. И он, выросший в Ярославле, на Волге, вдруг возжелал «Рыбника с судаком».

Сам молодой поэт не куховарил, но знал, как его готовят и что из этого получается.

Судак – настоящая волжская рыба, вобравшая в себя жесткость северных вод и неуемную энергию выживаемости. Навернул судака, и – под завязку, форелью так не насытишься.

Матушка Некрасова, Елена Андреевна, обыкновенно брала двух судачков, чистила, потрошила их, удаляла жабры, язык и глаза. Промывала, солила и целиком укладывала обе рыбки на толстое, раскатанное почти в сантиметр, ржаное тесто…

Ржаное тесто делалось просто и быстро: мука, вода соль. Иногда вместо воды употреблялась смесь из молока и простокваши. Замешанное тесто скатывалось в шар и «отдыхало» с четверть часа.

…На судачки накладывались кольца лука, тончайшие пластинки сливочного масла, которые покрывались легкой рябью молотого перца и, истолченного в пыль, лаврового листа. Рыбник защипывался, скрывая в себе, как в темном ларце, начинку, смазывался двумя ложками сметаны и ставился наконец в горячую печь. Незримый аромат, распространяясь по дому, будил собак, возбуждал людей и свидетельствовал о готовности.

Елене Андреевна доставала рыбник и тут же смазывала его растопленным сливочным маслом, чтобы корочка была мягче и не задерживалась во рту…

Белинский проглотил слюну и ласково посмотрел на друга.

– Ишь, рябчиков ему не хочется – мамочки рыбник с судаками подавай.

Некрасов засмеялся:

– Странно, – удивился «неистовый Виссарион», – ты же бросил писать стихи?

– Это я так… – Смутился поэт. – Дурачусь.

– Я бы тоже что-нибудь сейчас съел. – Мечтательно сказал Белинский. – Но не рыбник…