Симон Либертин - Prototype466. Роман о современном искусстве, антироман

Я проснулся от хлесткого удара, будто бы прямо в лицо, как раз такого, какие хакеры называют дефейс. Звонил телефон. Сон, вроде бы, перетек во что-то иное – жаль, не более соблазнительное. Будто попав в цветовой туннель из японской анимации, изображающий ускорение временного континуума, я ответил.

Похоронен Джулиан был на кладбище St. Raymond’s Cemetery в Бронксе, New York со всей положенной ему траурной драматургией. Мимоходом я заметил могилу Билли Холидея, всего через полсотню прошедших лет она казалась средневековой.

Сегодня многие историки современного искусства считают, что когда художнику Джейсону Александру, то есть мне, было 12 лет, в похожих обстоятельствах произошла его первая встреча с искусством. «На местном кладбище, в родном Беверли, он был поражен резными изображениями скелетов и других колониальных надгробий. В возрасте 10—12 лет он обнаружил, что художники способны создавать нечто, что продолжит жить после их смерти. Спустя шесть лет, убежав от мира с его депрессией, он раз и навсегда покончит с принесшим ему славу периодом творческих исканий, когда он творил в современных жанрах от статуарных форматов и инсталляций до живописных поисков.

Перед собственным «Голубым периодом» (как у Пикассо), которому Джейсон Александр посвятит вторую, подлинную половину своего творческого пути, он проводит долгое время в отшельничестве и депрессии, но все-же возвращается к искусству, на этот раз, чтобы остаться в его истории всерьез и надолго, если не навечно. Героями его художественных произведений впоследствии становились: задумчивая тишина, синее безмолвие сумерек, неподвижность ожидания. Его воображение нередко отталкивалось от «огромного светящегося неба и океана» на берегу Мейна и снежных пустошей монастыря Новый Двор.

Сейчас же, не только мои воспоминания, но и мой ангажированный семиотикой взгляд диктовал линию моего восприятия. Благодаря этому я заметил, что на похоронах Джулиана наблюдался дух и особая поэтика работы скорби. То была увертюра смерти, молчаливый балет на тему ритуального прощания, почти как любая прощальная панихида с так называемым селебрити, которая своими лакированными поверхностями и диадемами камуфлировала прозаическую заурядность смерти. Пытаясь изолироваться от нахлынувшей волны грусти, я подумал – занятная вещь, ведь в искусстве у вас в распоряжении столько жизней, сколько вы захотите. И даже больше – даже если вы этого не хотите.

Я посмотрел на рыдающую Николь и моя рука инстиктивно вздрогнула от взрыва сострадания. И ведь я даже не пытался проникнуть своим сочувствующим разумом сквозь герметизм поведения «интровертов», каковым только и может являтся человек, посвятивший себя психоанализу. Итак было понятно, что для нее сейчас из всех сущностей ощутимо существуют лишь две – загадка смерти ее отца и безбрежное чувство вины.

Незаметно протянул руку в карман свободных джинс, чтобы выключить мобильный телефон. наверное, только мы вдвоем так грустили в тот вечер. И все—таки, если честно, в голове промелькнула мысль: почему теперь хорошие джинсы не купить даже в интернете?

Какой-то мужичонка с винтажной тростью, с самого начала стоящий вместе с нами, не выдержал и тоже разрыдался.

– Мне так жаль, что люди поголовно полны цинизма, и этого…, – он, кажется, какое-то время подбирал аргументы, но затем, как будто, осмелился высказаться напрямую, – …этого будничного скептицизма, – он разрыдался.

Мне и его стало жаль до дрожи, сам я тоже не выдержал бы и разрыдался, если бы эта пауза не угрожала так навсегда и остаться в нашем разговоре упрямой оборванной запятой. Особого смысла поддерживать разговор я не видел, и, все—таки вытащил из себя как из тюбика зубной пасты утешительную горошину мысли:

– Что-ж, когда-нибудь и смерти не станет.

После церемонии похорон Джулиана, протискиваясь через людей, медлительно выползающих из мемориальной часовни, Джейсон заметил и мимолетно посмотрел на светлый, вызывающий любопытство, казалось, светоотражающий потусторонний прямоугольник, и тут вспышка сработала, ослепив его минимум на две минуты. «Вот сука!», воскликнул я, к счастью, не вслух, пошатнувшись и стараясь с закрытыми глазами сохранить равновесие. я не заметил физического действия – резкого движения указательного пальца руки, но услышал лишь звук щелчка – кадр сделан.

Добравшись с расположенного недалеко от Трайбеки кладбища домой маршрутом FDR Drive (Franklin D. Roosevelt East River Drive) за двадцать воскресных минут, проехав мимо зоопарка Бронкса и тяжело дышашего и храпящего чудовища цементного завода, я, хоть сейчас и не время было разбрасываться этим эпитетом, но смертельно уставший и выжатый как лимон, неспеша прошел в зал, и, упав на потертый диван, включил телек. На CNN шла программа с Лорой Мильнер, на CNBC – финансовые сводки Microsoft, только что начавшей принимать биткоины за свои программные продукты, на Comedy Central показывали стендап Луиса СиКея, на нем я и остановился. Едва заглушив телеящик, я осознал, что задумчивая тишина с панихиды неожиданно возвратилась – наверное, частицу ее я провез сюда контрабандой. Неподвижность ожидания истерично нанесла ответный болезненный удар по воображаемым яйцам. Я принял душ, после чего пошел на кухню, сделал себе не идеальный каппучино в кофемашине «Melitta 46894A 10-Cup Thermal Programmable Coffeemaker with Frustration Free Packaging», чья стоимость на Amazon.com составляет 79.99 американских денежных знаков.

…Как известно, нелепая смерть – самый простой способ стать знаменитым. Скончавшись нелепым образом, ты автоматически попадаешь на заголовки газет (рай это или ад – непонятно) и получаешь свои 5 минут славы. Проблема в том, что у Джулиана этой славы итак было уже предостаточно. Не сказать, что он ею упивался, но в пантеоне режиссеров, символизирующих начало нового кинематографического века он стоял надежно. Да и доступной информации сегодня так много, что почти не остается вероятности отыскать что-либо в бесконечном архиве…

Наша договоренность о совместном кинопроекте со студией Джулиана рухнула в одночасье. Вместе с ними исчез вникуда обещанный многообещающий бюджет. Выходит, наш вчерашний профессор семиотики (я говорю о себе) сегодня вечером возвратится в свою нью-йоркскую квартиру и начнет глухо пить.

Однажды я вернулся в свою гостиную, под которую не столь уже и тщетно пыталась замаскироваться моя обширная библиотека. В действительности, я долгие годы конкурировал с ней за жил площадь, и теперь библиотека постепенно побеждала в очередной итерации борьбы. Приготовил обед, в кемексе заварил Бурунди. Включил телевизор, прошелся по комнате, выключил, от безделия полистал каталог Хундертвассера – не то, чтобы его картины могли вызвать во мне какие-либо мысли. Склонившись над раковиной и причмокивая, я удачно обглодал спелый плод манго вокруг неподатливой косточки, неожиданно позвонили из полицейского участка, положив через пару минут трубку, я вспомнил об отце, затем приготовил в аппарате Nespresso руанду. Вылив руанду в раковину вместе с взвешенным осадком, я заварил в кемексе Бурунди.