Александр Никонов - Я иду к тебе, сынок!

– Как не вернулся!? А на что же отцы-командиры!? Они куда смотрели!? Человек – не иголка. Что за чушь?

– Маша, я больше ничего не знаю! Ты меня допрашиваешь, как будто я там был вместе с ним и виноват в его пропаже!

Маша приспустила пары:

– Извини, Лёшенька, у меня что-то совсем расшатались нервочки.

– И ещё они пишут, что если ваш сын сержант Святкин появится дома, то пусть он немедленно явится в расположение части или в военный комиссариат по месту призыва.

– Да они что, с ума там посходили, дезертиром его считают! – возмутилась Маша. – Я этому никогда не поверю, что Сашка…! Хотя лучше и правда бы он сбежал из этого бардака, – тихо добавила она. – Ты же помнишь, Лёша, как друзья уговаривали его «закосить» от армии. Ты помнишь, что он им сказал: «Если каждый начнет косить от службы, то потом кто-то будет косить нас». Ты же помнишь, Лёша!

– Да помню, помню, что ты кричишь. Криком делу не поможешь. Но ведь отцы-командиры, как ты говоришь, этого не знают, потому и перестраховываются. И вообще, Маша, пропал – это не значит, что погиб. Ты уж мне поверь, я в Афгане всякого навидался. А Сашка мог и в плен попасть, может быть, и ранили, а его подобрал кто-нибудь, может быть, сам попал в какое-нибудь безвыходное положение, а выбраться не может. Вобщем, этих «может» может быть очень много. Так что не теряй голову, Маша! Остаётся только ждать.

– Ждать!!! – заорала Маша. – Ты с ума сошёл! Я ждать не буду, не хочу и не собираюсь! Я сама в Чечню эту поеду!

– Так я и знал, – вздохнул обречённо Алексей. – Ты звонить-то хоть будешь?

– Буду, – плаксиво ответила Маша.

– А писать?

– И писать буду, – уже со слезами на глазах ответила она.

– Ну, тогда до встречи, солдатская мать, жду тебя с Сашкой, самое позднее через неделю. Договорились?

– Ага, – ответила Маша и положила трубку.

5

Маша купила билет на поезд до Моздока. Чтобы не расстраивать Ксению, ничего о своём отъезде ей не сказала. И когда та ушла на свою биржу за очередной, как она горько говорила, «зряплатой», быстро сбегала в магазин и оставила на столе пакеты с мукой, яйцами, колбасой, консервами, чаем, кофе, две пачки сахара-рафинада и рядом положила записищу на куске старых обоев: «Ксюшенька, большое спасибо за приют и ласку. К сожалению, вынуждена срочно уезжать к Сашке, он наконец-то нашёлся. То, что на столе – для поддержания твоего бренного тела, чтобы твоей прекрасной душе жилось в нём тепло и уютно. Я верю, что мы с тобой ещё встретимся. Большой привет Сергею Мефодьевичу и Паше. Прощай, добрая моя подружка. Маша».

И снова грязный и гулкий Казанский вокзал, надоедливые цыганки, возбужденные, растерянные пассажиры, липучие попрошайки, бомжи и торговки. Маша нашла свой перрон, поезд, вагон. Слава Богу, что провожать её некому, она тут же предъявила проводнице билет и закрылась в купе. С кем же ей придётся коротать эти сутки?

Минут через десять в купе вошел молодой, лощеный господин высокого роста. Он сказал короткое и дежурное «здрасьте», снял с плеча и повесил дубленку, а потом по-хозяйски закинул на полку портфель-дипломат и кожаный коричневый чемодан. Взглянув на Машу, он сел за столик напротив неё и стал смотреть в окно. Следом за ним вошел низенький толстячок с потертым коричневым портфелем и авоськой, похожей на рюкзак, которого Маша мысленно окрестила «бухгалтером». Он как косточку на счетах тоже бросил «здрасьте», разделся и, попросив прощения за неудобство у лощеного, разместил свой багаж в рундуке. Несмотря на то, что на его голове не наблюдалось почти никакой шевелюры, он достал из нагрудного кармана синюю расческу и тщательно причесался, прижимая к розовой лысине три оставшихся волоска. Закончив эту процедуру, он стал нервно смотреть то в окно, то на дверь.

Маша про себя ругнулась: ну почему, черт возьми, нельзя продавать билеты так, чтобы формировались или женские или мужские купе! Хорошо, если едет одна семья – тут всё ясно и понятно, а если люди чужие друг другу, разного возраста, разных интересов да ещё разнополые. Все-таки однополые дорожные компании сходятся гораздо легче и быстрее. А тут ни переодеться, ни прокладку в трусах поправить невозможно.

Маша настороженно и даже неприязненно покосилась на дверь – кто же будет четвертым пассажиром. Если ещё один мужик, тогда хана. Она облегченно вздохнула, когда в купе впорхнула, с треском и скрипом отодвинув дверь, юное создание, почти без юбки и в короткой дубленой куртке, которое чмокнуло «бухгалтера» в щечку и защебетало:

– Прости, папулёк, мы попали в пробку, еле выкрутились.

«Папулёк» все ещё нервничал:

– Ленуся, ну нельзя же так – в самый последний момент на подножку вскакивать.

– Но ведь я же не опоздала! – не согласилось нервное и прекрасное дитя. – До отправления ещё целых четыре минуты. Ну, извини. Я сейчас, меня там Вадик провожает.

Дочь послала «папульке» воздушный поцелуй, развернулась на высоких каблуках и уже через секунду висела на шее молодого человека, по-видимому, того самого Вадика, отчего её коротенькая юбочка поднялась вверх, обнажив розовую попку в голубых трусиках. Запрокинув красивое, молодое лицо, она счастливо и беззаботно смеялась. А Вадик изо всех сил прижимал её к себе, мял за самые «выдающиеся» места и с блудливой улыбкой что-то шептал на розовое ушко.

Маша отвернулась от окна, достала из сумочки зеркальце и попыталась привести свою прическу в порядок. Ей почему-то неудобно и стыдно было смотреть на эту смеющуюся, всем показывающую себя, молодость, словно воровала у неё что-то, ей уже не принадлежащеё. Нет, она не была ханжой или брюзгливой бабакой, просто она уже знала, что наступает после вот таких сполохов призрачного счастья. По-видимому, знал это и отец-«бухгалтер», потому что он без особого умиления, даже с какой-то внутренней тревогой, наблюдал за сценой прощания дочери с Вадиком. Чтобы не выдать своих мыслей и не оскорбить отцовских чувств, Маша старалась не смотреть на мающегося отца. Но он вдруг сам взглянул на неё и с виноватой улыбкой сказал:

– Вот она, бесшабашная, свонравная молодость, ей нипочем будущее, она живет одним днём, тем и счастлива. Вы меня извините, нам предстоит долгая совместная дорога и нам за это время как-то придётся обращаться друг к другу. – Он слегка наклонил голову. – Меня зовут Семёном Михайловичем. Как Буденного, чтобы легче было запомнить.

У лощёного оказался теплый, даже ласковый, баритон:

– Я согласен с Семёном Михайлычем. Зовите меня Виктором.

– Маша, – представилась Маша, – или Мария Петровна, кому как удобно.

Семён Михайлович засмеялся:

– Все же на Машу вы больше похожи.

Маша в ответ лишь вежливо улыбнулась.

Наконец перрон потихоньку поплыл, а вместе с ним поплыли растерянные лица провожающих, забытые цветы, вагоны, стоящие в тупиках и на запасных путях, старые красные здания, изгороди, заборы, мосты, речки. А уже через полчаса за окном мелькали лишь голые лесополосы, прячущиеся за ними деревеньки, телеграфные и электрические столбы да заснеженные поля с занесенными скирдами соломы.