Александр Никонов - Я иду к тебе, сынок!

Все трое молча глядели в окно. Звонкий голосок дочери Семёна Михайловича доносился из коридора – видно, она уже успела забыть о московском Вадике и теперь заводила новое знакомство. Когда прошла первая магия очарования путешествием, когда пассажир смотрит в окно и не может оторваться от оживших пейзажей, Семён Михайлович встал и спросил Виктора:

– Покурить не желаете?

Виктор кивнул головой и пошел к выходу, а Семён Михайлович повернулся к Маше и тихо сказал:

– Мы вернемся минут через десять-пятнадцать, так что можете располагать этим временем.

Маша про себя поблагодарила Семена Михайловича за чуткость и предупредительность и быстро переоделась в спортивный костюм, не забыв снять теплые гамаши и поправить эластичные повязки на ноге и руке, под которыми хранились её деньги. Некоторую их часть в рублях, вопреки Лешкиным советам, Маша засунула в пришитый карман трусиков и в лифчик – попробуй-ка достать их в нужный момент из-под бинта, а тут – раз, и вот они, миленькие, готовы к употреблению!

Через некоторое время Маша обменялась любезностью с мужчинами, и скоро все сидели, естественно, кроме Ленуси, за накрытым столиком у окна. Каждый из пассажиров постарался, насколько возможно, быть болеё щедрым, и потому стол напоминал полку богатого магазина, на которой вперемешку лежали рыбные консервы и бананы, ветчина и отварная курица, коробка конфет и вареные яйца, колбаса и сыр, селедка и печенье, бутылка дорого коньяка и термос с чаем.

Но это никого не смущало. Уж таковы уклад, привычки и характер российского пассажира, который, в отличие от цивилизованного западноевропейского пассажира, привыкшего питаться в вагонах-ресторанах или на промежуточных станциях, лишь поезд отходил от станции, вытаскивал на белый свет чемоданы, тюки, авоськи, портфели, сумки и начинал поедать всё, что было в них напихано, будто до этого голодал несколько дней. Причем, иногда казалось, что пиршество могло беспрестанно продолжаться и полдня, и сутки, и трое, в зависимости от продолжительности путешествия. Лишь на три-четыре ночных часа вагон затихал, иногда пробуждаясь или ворча от громкого храпа, детского плача или стука туалетной или переходных дверей.

И ещё российского путешественника всегда тянет в дороге на философские размышления и разговоры на глобальные или, по крайней мере, государственные темы. Вот и сейчас, преодолев некоторую отчужденность первого знакомства и выпив по две рюмки коньяка, мужчины заговорили о самом больном: о войне в Чечне.

– Правильно, жать их надо, чтобы из задницы говно поперло. А то этот Дудаев совсем обнаглел. Выбрали тебя президентом – так радуйся, жируй, живи в своё удовольствие, – возмущался Семён Михайлович. – Так нет, ему этого мало! Ему абсолютной власти уже хочется. Нет, мало их Иосиф Виссарионович учил, не доучил, к сожалению.

– Не все так просто, Семен Михайлович, – отозвался Виктор. – При землетрясениях горы разваливаются, при революциях – государства, империи, царства. Примеров в истории много, последний – Югославия, да и сами мы недавно жили в СССР. Все зависит в конечном счёте от разумности людей, лидеров нации. Немцы, к примеру, из всех этих потрясений извлекли выгоду: взяли и объединились. И наплевали на все чужие проблемы!

– Ну, не знаю. – Семён Михайлович развел руками. – Может, вы и правы. Только я всё равно не понимаю, что нам с чеченцами делить, ведь жили же века вместе.

– Психология человека и народа очень похожи. Вот вы, Семён Михайлович, небось, когда женились, пытались скореё отделиться от родителей, не так ли?

– М-м, ну это совсем другое дело…

Маша слушала этот бесполезный спор вполуха, но мысли её сейчас были далеко, кокон её сознания никак не хотел разворачиваться, чтобы постигать проблемы мироздания и государственного устройства, он крутился сейчас вокруг одного: Сашка, сын, где он сейчас, что делает? Может быть, сидит в каком-нибудь грязном, тёмном и холодном подвале, со связанными руками, голодный и замерзший, или лежит в каком-нибудь госпитале без памяти, окровавленный и беспомощный. Или… Эта невыносимая мука неопределенности заставила её почти крикнуть, перебивая спорящих:

– Господи, ну неужели у наших правителей, у нашего общества не хватает разума, чтобы остановить эту проклятую бойню в Чечне!

Семён Михайлович, видно, был так разгорячен спором, что замычал и замахал руками, запихивая в рот обсахаренную дольку лимона, а когда, наконец проглотил её, с жаром закричал:

– Маша, о чём вы говорите! Разве может быть общественный или коллегиальный разум, разве может существовать общественная совесть? Да нет её ни черта! Разум или совесть могут быть у меня, у вас, Маша, у Виктора вот, у каждого из нас по-отдельности. Но не может быть усредненной совести и усредненного разума. Хотя законы, принятые обществом, и то только избранным обществом, чем-то похожи на усредненный разум. Сейчас модно смотреть по телевизору, как народные депутаты пытаются создать что-то новое, правильное, умное. Картинка эта, я вам скажу, лучше всяких сериалов. Сколько эмоций, сколько страсти, сколько негодования, А как закручены сюжеты!

Не знаю, подметили ли вы такую странность. Когда наши государственные мужи и дамы выступают поодиночке, неважно где – на митингах, на телевидении или в печати, честное слово, их расцеловать хочется – умницы! Ну, каждый из них говорит здравые и правильные мысли, произносит правильные слова. Один говорит, что нужно немедленно прекратить боевые действия в Чечне и сесть за стол переговоров – и он прав, нельзя воевать с собственным народом. Другой кричит, что нужно разоружить это бандитское вооружённое гнездо – и он тоже прав. Ну а что происходит, когда все эти вещатели собираются вместе, а? Такое ощущение, что это стадо баранов или ты попадаешь в какой-то гадюшник, где каждый вьётся среди других и пытается его ужалить, и как можно больнее. А вы, Маша, говорите про общественный разум!

Маша ничего не возразила Семёну Михайловичу, она лишь сказала:

– Я ничего не понимаю в политике. Но война, любая война – это страшно. И в ней, по-моему, только одна правда: ссорятся всегда правители, воюют генералы, умирают и проливают кровь солдаты, а плачут и страдают матери. Вот и вся правда.

Виктор с интересом взглянул на Машу и с уважительной ноткой сказал:

– Вы, Маша, интересно мыслите. Да и Семён Михайлович не подкачал. – Он засмеялся. – Наверное, и правда, что небольшая доза хорошего вина стимулирует умственную деятельность. По-моему, это подметил ещё Бальзак. Тогда не грех ещё по одной.

Семён Михайлович куда-то вышел, может быть, в туалет или искать свою ветреную, непутевую дочь, которая несколько раз заглядывала в купе и говорила «папульке», чтобы он за неё не волновался. Маша не отказалась от предложения Виктора, но пригубила лишь самую малость. А Виктор продолжал свою мысль: