Сергей Аданин - Наэтэ. Роман на грани реальности

…Второй раз, когда Анрэи проснулся, его ослепил свет дня, которым было лицо Наэтэ, и он утопал в её волосах, а она, склонившись над ним, смотрела, смотрела на него, легонько шмыгая носом, – да она лежала на нём! Её губы, ставшие снова чуть полнее и намного ярче, слегка-слегка подрагивали. Она была уже без халата, а только в своём платьице, и сверху их обоих укрывал плед… Её тяжесть настолько была приятной.., – грудь, которая прижималась к его груди, ключицам, и «высилась» над взором, была так волнующе близка, что он мгновенно – с места в карьер – задышал глубоко и судорожно.

– Наэтэ!.. Наэтэ! – он тихо молился. Не говорил.

– Анрэи, Анрэи, – она улыбалась, улыбалась! – сквозь слёзы, готовые опять выпасть из её влажных сияющих глаз.

– Я тебя разбудила? Я тяжёлая, – да?

– Нет, ты лёгкая.., ты, как песчинка, – нет, пушинка, – нет, ворсинка пушинки…

Она заулыбалась, почти засмеялась! – чуть закусив нижнюю губу.

– Не ври, врунишка, – я тебя задавлю.., – нежно и ласково она улыбалась всем лицом.

– Ты улыбаешься, Наэтэ, – ты улыбаешься!

– Потому что ты у меня есть…

Он замкнул вокруг неё руки:

– Я тебя захватил и украл.

Она положила свою голову – щекой – на его лицо. Такой аромат источало её лицо, какой бывает, наверное, только в раю, который ему приснился, и где была она же.

– Неправда, – сказал она, и то, как она говорит «внутри», там, за её же щекой, он будто услышал ушами, – это я тебя украла. У тех, кто раньше украл тебя у меня…

Она снова подняла лицо над его глазами.

– Я вернула то, что мне принадлежит. Всегда было моим.

И смотрела, смотрела на него – любовно и безотрывно. А он так же – на неё. Веря, что это она, но не веря, что это он.

– Я первый вернул то, что мне принадлежит, – его глаза лучились мокрым.

– Нет, я первая, – и её глаза тоже лучились, и тоже мокрым.

Праздник, в предвкушении которого они спали эту ночь, начинался…

Наэтэ решила встать. Она уже улыбалась – без горького излома на губах. И в какой-то миг из её глаз «вышло» такое сияние радости, пока ещё «украдкой» почти, что Анрэи потерял дух, дыхание. Ей нужно было перебраться через него, и она, сев рядом, перебросила через его грудь свои тяжёлые ноги – её бедро прямо у его подбородка.

– Ой, задавишь, – придушенно засмеялся он, – а сам начал гладить её ногу, и спину. Которую она выгнула, вздохнув с истомой.

– Тебе нравятся мои ноги? – почему-то спросила она, глядя на него сверху, как хозяйка волшебного мира.

– О, да!

– Целуй их! – и придвинула для поцелуя своё божественное левое бедро, потом вдруг ловко перебралась через него, вскочила во весь рост, рядом с диваном, и засмеялась – шалунья.

– Наэтэ, ты убегаешь, – он потянул к ней руки.

– А ты догони! – она, смеясь, встала на колени, наклонилась, закрыв его волосами, и припала к его губам своими. Губы их крест-накрест встретились, лица также… Потом опять вскочила. Он не выдержал, поднялся, сел на диване.

– Наэтэ, ты меня сводишь с ума, – он жаловался, ей же. – Если я свихнусь, то ты же меня и бросишь…

Она засмеялась – сомкнутыми губами, и это так было прекрасно, – ни один художник не смог бы передать эту чудотворную игру на лице Наэтэ. Её смех и улыбка были одновременно и влекущие, и детские, – уголки губ её в этой игре чувств открывали её всю, по-детски светлую, наивную, радостную, игривую… «Такие, наверное, ангелы – так им хорошо в небесных сферах, как она смеётся», – подумал Анрэи.

И тут она сказала, как воспитательница в детсаду детям:

– Анрэи, я хочу в душ. У тебя есть что-нибудь вместо моего платья?

И опять засмеялась – влекуще и по-детски…

Он тоже засмеялся такой постановке вопроса.

– У меня вместо твоего платья есть какие-нибудь штаны…

Она снова засмеялась, и, «напав» на него, уронила на диван, придавив его голову грудью, и сказала:

– Я буду тебя мучить, пока ты не дашь мне свою рубаху…

Он приобнял её со спины, руки его задрожали. Он целовал её – изнутри неё…

– А-а! – хитрый какой, – она села на коленях на диване – рядом с ним – и взмолилась:

– Анрэи, пожалуйста, дай мне скорее что-нибудь, мне так надоело это платье! Я хочу твою рубаху, немедленно!.. И хочу быть чистой!..

Последнюю фразу она говорила уже, как хозяйка волшебного мира, где он вдруг оказался.

– Я приказываю тебе! – заявила она строго. И опять засмеялась…

Пока она мылась, он перерыл все свои вещи, пытаясь что-то найти для неё, и переживая, стыдясь за ванну. Вот сейчас выйдет и посмотрит на него другими глазами. Вроде как в дворницкую попала. А думала – к принцу.

Наконец, он нашёл лёгкую, довольно широкую и длинную, почти белую, в мелкую светло-коричневую полоску, рубаху – из д а реных ему на последний день рождения всё теми же родителями… Подойдя к двери ванной, он увидел, что она не закрыта изнутри. Он тихонько открыл её. Наэтэ стояла на коленках за полупрозрачной шторкой ванны и плескалась… Он, протянув руку, положил рубаху на стиральную машинку, стоявшую одним боком впритык к ванне, а другим – почти впритык к двери. Снова прикрыв эту дверь за собой, пошёл на кухню, чтобы, пока Наэтэ плещется, сварить кофе и хоть яйца всмятку, – что ли… «Сварить кофе» – громко сказано, – воду вскипятить для растворимого. Особых «разносолов» у него нет, есть кое-какие «запасы» – всё такое примитивное, «босяцкое». Лапша, тушёнка, яйца.., ну, пельмени замороженные в холодильнике. Да и всё, в общем.

Он был охвачен не то что «нетерпением», а чем-то похожим на лихорадку. Яйца на газе у него переварились, а чайник он раза три включал… Выключив газ под переваренными яйцами, он обернулся и… Перед ним стояла Наэтэ – в его рубахе, надетой на мокрое тело, – волосы мокрые, совсем без объёма, «обнажили» её лицо и глаза, сделав их фантастически влекущими. Как проступили «из воздуха» истинные черты прекрасного – не лица даже, а лика Наэтэ. Она смотрела на него как-то таинственно-серьёзно… Рубашка прилипла к её мокрой груди, и, словно, не скрывала, а тоже – обнажала её. Полы рубахи едва прикрывали её «интимности», она была босая…

Он подошёл к ней – в своём лёгком халате, – тоже босый, кстати. Положил ладони ей на ключицы, получилось и на грудь, – ласково, осторожно. Выражение лица её не поменялось, глаза смотрели не на него, а, скорее, «вовнутрь», носик её слегка пошмыгивал, дыхание было немного сбивчивым, а тело чуть подрагивало. Он стал прикасаться губами к её лицу, глазам, мокрым волосам… Вдруг она обняла его за шею, и близко-близко её губы оказались у его губ… Он обнял её спину, и стал целовать в губы… Она начала отвечать ему… И с каждым поцелуем его желание становилось нестерпимей. И он уже переставал владеть собой… И повторял, когда не целовал, – «Наэтэ, Наэтэ, Наэтэ…».