Сергей Аданин - Наэтэ. Роман на грани реальности

…Наэтэ, полупроснувшись и не открывая глаз, вздохнула сладостно и немного тревожно, и, повернувшись к нему лицом, уткнулась носом в его глаз у переносья и стала дышать – своим носом и его глазом одновременно, потом приоткрыла губы и стала дышать ртом, словно бы дышала лицом Анрэи, и тихонько постанывала в сонной истоме, обняв крепко его спину… Ну, и стал мокрым её носик – от его глаз… Они же у него теперь всегда на мокром месте – из-за неё… Всё так же не открывая век, она стала успокоенно улыбаться – светло-светло, доверчиво, он прямо видел это – внутренним своим зрением…

«Любовь моя, любовь…», – вертелось у него на языке, – прошептать? Но он сдержался, оберегая остатки её сна… Потом она вдруг подняла голову, легко толкнула его рукой в плечо, уложив навзничь, и заняла свою обычную «утреннюю позицию» – легла на него, её лицо – над его, накрыла весь обзор «шалашом», «пледом» своих волос, и, глядя опять в его глаза, улыбаясь, как только что во полусне, сказала:

– Я первая проснулась, а ты – второй, – и засмеялась ласково, и стала целовать его в глаза.., говоря про них:

– Это мои глаза, а не твои, что хочу с ними, то и делаю, захочу – поцелую, захочу – плюну…

Он гладил рукой её голову и говорил:

– Ты моё небо, хочешь – солнцем светишь, хочешь – дождём идёшь…

Она смеялась, и целовала, целовала его лицо, опять ложилась щекой на него – словно бы играла с лицом… Наконец, они встали, сходили под душ поочерёдно (какая всё-таки маленькая ванна у него!) и пошли на кухню – как всегда, она в его рубашке, он – в халате «пижамном», – так они и проходили все дни, как солдаты в форме, которая не меняется на «другую одежду» никогда, разве что снимается и потом снова надевается… Даже не стали разогревать оставшуюся с вчера лапшу – доели холодной, запив чаем. Это был последний «паёк», снова последний.

Но Наэтэ на сей раз не выказала беспокойства… И он понял, что у неё – тоже есть «план», но она не начинала говорить, словно бы ждала, когда он что-то скажет, или была в этом «плане» до конца не уверена. Она села лицом к нему – на его колени, обняв его и руками, и ногами, – прижалась, гладила его голову, а он не желал оторвать губы от её плеча… И так стал говорить – плечу Наэтэ:

– Миленькая моя, я тут кое-что придумал. Мир не без добрых людей.

– Только не говори никому про нас, – ладно? – она будто уже знала, что он скажет именно это.

– Что ты, Наэтэ!

– Я знаю, – сказала она, – этот гад ищет меня. Но мне не страшно с тобой.., и я приняла решение.

– Какое, Наэтэ?

Она заулыбалась, как добрая мама, и, глядя на него ласково-победно, ответила:

– Я уведу тебя, – и засмеялась…

Он снова стал впадать в томную нежность к ней. А она добавила:

– Как ты меня, – в одной рубашке, – отомщу тебе…

– Отомсти, Наэтэ, – пожалуйста! – он обратил умоляющие взоры к её губам… – Уведи, спаси, отомсти!

Она ласково и светло продолжала улыбаться, её нежный лёгкий смех выдыхался у неё через нос, а живот от этого вздрагивал, и грудь тоже – прижатые к нему, и он ощутил её немного заговорщическое посмеивание всем телом. Отчего, понял, сейчас снова фол ин лав – упадёт в любовь к ней…

– Я уведу тебя и спрячу, – продолжила она, – ото всех, и ты будешь только моим, и нас будут окружать только хорошие люди, – понял?

«Спрячет от всех, но их будут окружать, – понял, конечно».

– Наэтэ, – сказал он, – открою тебе секрет, – я принял точно такое же решение.

– Что я тебя уведу? – и она засмеялась почти наполную.

– Нет, насчёт хороших людей, которые нас будут окружать.

Она совсем рассмеялась…

– Анрэи, – мы с тобой одно целое, поэтому… я тебя уведу.

И как это у неё часто случается, светлый и нежный, обольщающий смех её тут же ушёл во влагу глаз, а губы она стала прикусывать – то верхнюю, то нижнюю, и сказала:

– И никто, никто тебя больше не увидит, не отберёт у меня тебя, ни кусочка, – даже взглядом! Будешь знать, как уводить меня!

И стала плакать, но быстро перестала, стала опять его гладить и целовать. А он – её.

– Да, Наэтэ, – так сделай, пожалуйста. Если хочешь моего счастья… Миленькая моя, я сегодня должен позвонить своему другу, и приятелю, – я почти уверен, что они выручат нас… Только ты, пожалуйста, потерпи, и не бойся, пока я вернусь… быстро… А после этого ты начнёшь меня уводить.

– Хорошо, – сказала она, заплакав, и не соглашаясь, на самом деле…

Её тело мелко задрожало – вот сейчас рыдательный приступ начнётся… Он её крепко-крепко обнял:

– Тихо, тихо! Всё будет хорошо…

– Хорошо… Хорошо… – она усилием воли заставила себя не плакать, не пускать себя в темноту безысходной тревоги…

– Только ты скорее, ладно?

– Да, моя хорошая, да…

Слёзы и смех, пока они были вдвоём, рождались из их глубин легко и естественно, беспрепятственно, не ограниченные никакими условностями. Как музыка у Моцарта… Их лица были ясными – жили, свободно отдаваясь игре чувств, словно никогда не носили масок с набором «механических выражений», соответствующих месту, обстоятельствам и целям…

…Анрэи вынужден был натянуть брюки, носки и какую-то рубаху – из болтавшихся на плечиках в платяном шкафу, впервые за долгое время побывав в «дальней», смежной комнатушке, где у него пылился рабочий стол с подержанным ноутбуком и где они ни разу не были с Наэтэ вместе, – зачем? Надел буцы свои… И… ощутил себя «отрезанным» от Наэтэ… В душе стало щемить, он будто снова оказался в своём офисе, среди всех этих людей и предметов, о существовании которых он уже забыл, забыл о той тоске, которая сидела внутри него притаившейся рысью, всегда готовой вырваться, прыгнуть, разодрать его душу и сознание в клочья, изнутри, превратив их в пьяные бессмысленные рыдания… Он остановился посреди большой комнаты перед Наэтэ… Она была босая, в его рубашке лёгкой только, которая едва прикрывала её бёдра, сливаясь с ними… Он встал на колени, обхватив её голые ноги руками, «запаянными» в рукава из плотной, показавшейся чужой и грубой материи… Но и через неё он сразу почувствовал тепло её ног. Уткнувшись носом ей в живот, он дышал ею, – тонкий, тёплый, родной аромат Наэтэ… Её дыхание стало дрожащим, она начала тихо постанывать, перебирать пальцами волосы на его голове…

– Наэтэ, говорил он в неё, – я сейчас приду, только позвоню от кого-нибудь, от соседей, – я быстро…

Затем встал с болезненной гримасой на лице, как будто его отдирали по живому, от собственного тела – от Наэтэ… У него в квартирке не было телефона, а свой карманный, мобильный, он бросил на работе…

Перед входной дверью, за которой начинался чужой и чуждый мир, то есть подъезд, он ещё раз крепко обнял тёплую, почти горячую Наэтэ – так, что её грудь на секунду стала его лёгкими… Она ласково, почти невесомо целовала его глаза – дыша аритмично носом, – как плакала почти. Он всего лишь выйдет в подъезд, чтобы найти какого-нибудь соседа с телефоном, а расставались они, будто он улетает надолго, за океан, на войну…