Сергей Аданин - Наэтэ. Роман на грани реальности

Выйдя на улицу, ступив на затоптанный, полузамороженный, серый, сросшийся с серым асфальтом, снег, он поразился тому, как холодно, хотя температура ниже минус десяти ещё не опускалась… Поразился унылому двору с колкими ветвями голых дерев, росших вокруг бывшей детской площадки. «Бывшей» – потому что «где дети, играющие сами по себе?», как это было в его детстве… Он ещё никогда их здесь не видел. Но зато часть площадки – под деревьями – занимали машины, днём их всегда было пять-шесть, вечером больше. «Машины вместо детей», – всегда думал Анрэи, проходя мимо них… Окраинный городской проспект, на который он вышел, чтобы дойти до супермаркета, показался ему страшно сиротливым, словно бы существование этой части города лишилось цели, и люди ему навстречу двигались по инерции, – в никуда, но по прямой… У них не было лиц, они шли без лиц, потушив их свет и пряча глаза, словно бы не хотели видеть ничего вокруг. «Не на что глаз положить, и не на кого», – думал Анрэи… Кусок проспекта, по которому он шёл против не то, чтобы сильно уж холодного – скорее, злого ветра, был идеально прям и уставлен одинаковыми серыми коробками древних пятиэтажек, – как старыми детскими запылёнными кубиками. А сзади – кичливо и неуместно – высился огромный пузатый и блестящий светопроницаемым стеклянным фасадом деловой центр. Он не вносил разнообразия, красоты, осмысленности в эту «поляну» из посеревших уже от времени кубиков-домов, – он был, как огромный сфинкс посреди поля какой-то битвы, бывшей давно, в истории, а не в сегодняшней эпохе, – поля, где разбросаны поглоданные и посохлые кости – людей и животных. Сфинкс – не настоящий, не загадочный… Просто кто-то чужой, не знакомый с местностью, и вообще не с Земли, воткнул этот блестящий куб, не особо и раздумывая – что здесь есть и что тут было… Машин – много, и они мчатся в три ряда, словно скорый поезд мимо заброшенного полустанка, где раньше был город и вокзал, а сейчас холодные останки, и Анрэи – почему-то среди них… «Машины, машины.., – думал он, – и всё „секонд-хэнд“, – подержанные „ино“, пропахшие чужим потом, и Бог его знает, чем ещё. Ничего своего!.. Зато люди в них, как жирафы – высокие в своих глазах, и которым „виднее“, а не понятнее… Хороший бизнес у Шипа! – лучше не бывает… Куда вы едете? – там ничего нет!..».

Ветер обжигал его влажные глаза, вышибая из них слёзы. «Наэтэ! Наэтэ!» – ударялось о клетку его сознания её имя, как вольная, красивая и крупная птица, залетевшая в ловушку и ломающая себе крылья, бьющаяся об сетку, пытаясь вырваться… Зачем эти унылые дома-коробки? Зачем эти тоскливые рекламные щиты вдоль дороги? – вся эта дешёвая изобижутерия с выверено-счастливыми улыбками лиц, – зачем, зачем? «Наэтэ! Наэтэ! – я сейчас, сейчас… Я вернусь к тебе, моё Седьмое Небо, моя любимая планета!.. Здесь всё мертво.., скорее, скорее – обратно, – скорее!»..

Когда он вернулся – быстро-быстро, – гружёный лапшой и тушёнкой, и стал открывать дверь, то услышал, как Наэтэ дышит – тяжело и часто – там, за дверью. У него потекли слёзы… Не успел он войти, она бросилась ему на шею, повисла, зажав его голыми коленями и ногами, со спины… Плакала, целовала, целовала… И не могла успокоиться. И он не мог… И казалось, что Кто-то, Кому они почему-то небезразличны, их опять спас. И поход Анрэи за лапшой не обернулся их гибелью… И он твёрдо решил, что не отпустит её, и не отступит от неё дальше, чем на расстояние вытянутой руки…

С этой лапшой и тушёнкой целая история приключилась у них потом.

Он ограничился именно таким «набором продуктов», так как это позволяло сэкономить деньги, растянуть еду на большее количество дней и не быть голодными. Когда он стал варить эту лапшу и мешать с тушёнкой, то Наэтэ постоянно ему «помогала»:

– Я буду тебя целовать, а ты – вари, – так она решила.

То есть, он рвёт пакет с лапшой, набирает воду в кастрюлю, а она – тесно прижавшись к нему, в его рубашке, другой одежды она не признавала, да её и не было – часто и истомно дыша, целует его глаза, губы, всё лицо, гладит голову… А он должен, вытянув за нею руки – за её тонкой талией и ниже, что вообще неописуемо, – заниматься лапшой, да ещё и как-то вскрывать банку с тушёнкой… У него почти получалось…, или, лучше сказать, почти не получалось… Он целовал её, а руки… жили своей жизнью на её спине, бёдрах…

– Я же тебе помогаю, – да? – спрашивала она невинно, и коротко, аритмично дышала, носом…

– Ты не отвлекайся, – говорила она… – Скоро поедим и будем обниматься.

А сейчас они что делали?

У него в глазах постоянно стояла влага. Он хотел её, хотел… Ему казалось, ещё немного, и его разнесёт, как гранату, из которой выдернули чеку.

Как уж они это всё сварили, не понятно, но Наэтэ, наконец, постаралась внести и свою лепту в приготовление еды… Она сказала:

– Я буду раскладывать, а ты обнимай меня…

Он обнимал её со спины, она уже постанывала…

– Я же тебе не мешаю? – он её цитировал.

– Анрэи! – она и постанывала, и «дышала», и смеялась…

Наконец, разовые – большие и плоские – тоненькие тарелки, которых у Анрэи был склад, и они в основном ими и пользовались, были заполнены холмиками еды, или, лучше сказать, продовольствия – как на бивуаке, в армейском походе…

Анрэи уже ничего не хотел, кроме Наэтэ. Но она сказала:

– Анрэи, тебя нужно накормить, чтобы у тебя было больше сил, – мне нужно много, много любви… А если мы тебя не накормим, то мне не хватит…

Он, с одной стороны, вынужден был подчиниться, так как в её словах прослеживалась логика, а с другой – он вместо того, чтобы сесть за стол, на котором уже стояли искомые блюда с едой – «напал» на Наэтэ, целуя, обнимая её, шепча ей в глаза, в рот – страстно, невнятно:

– Любовь, любовь.., моя… любовь.., любовь…

Всё время – «любовь-любовь», остальное неясно…

И она теряла контроль – над собой и ситуацией… Он, обнимая и целуя её, подвинул их обоих к столу, а потом и «надвинул» на него Наэтэ – прямо на оба блюда с лапшой и мясом, ещё довольно горячими… Она только чуть вскрикнула:

– Ай!..

Но целоваться не перестала… Случайно обратив внимание на то, что он натворил, Анрэи обхватил её за талию, стащил с тарелок и со стола, и начал всю целовать и облизывать с неё лапшу, и говорить какую-то глупость, задыхаясь:

– Я.., я… тебя сейчас очищу…

Она уже не держала спину, уронила локти на стол, они подламывались…

До чего дошло.

Хорошая любовная игра, – называется «накормить Анрэи»… Потом – вымывшись и забыв одеть на себя хоть полотенца какие-то – они начали баловаться… Просто от голода, – они ж не поели, – кроме некоторых, особо ушлых облиз… Но и те утверждали, что им мало, ещё хочется… На полу кухни и на столе царствовала еда – правда, в разгромленном виде. Наэтэ, смеясь, начала «подъедать» прямо со стола – губами – всю эту лапшу, а он к ней присоединился, и они стукались лбами.