Валерий Протасов - Река времени. Дневники и записные книжки

Вот, думаю, был бы жив такой-то, он бы понял. Но вот нет его. Что ж, пустыня? Все надежды погибли? Не может быть, чтобы со смертью родной мне души, исчезла способность понимания в других. Должен быть кто-то, кто поймёт. Но способна ли самая сильная рука пробить стену?

Пусть погибшему цветку не зацвести, но ведь первое, самое заветное цветение было! А раз так, цветок искусства не погиб.

Многое из того, что очевидно, совсем не так просто выразить в печати. Односторонность нашего мышления. Какой-то этикетный оптимизм, как в далёкие пятидесятые (самое начало), когда утро в романе обязательно должно было быть светлым, а финал непременно возвышенно-радостным.

Вот, например, национализм. Само слово пугает. А, между тем, время такое, что необходимо понять его место в жизни народов. Но в газетной статье не дадут разгуляться. У нас иерархия в области мысли. Одним мыслить дозволяется (в известных пределах), другим категорически нет. Писатели делятся по классам. Одному дозволено то, что не разрешается другому. А ведь мыслить имеют право все. Но даже и это замечание кажется крамолой. Вот и отводишь душу в записной книжке.

А что бы, кажется, не поразмышлять об этом на страницах областной газеты? Куда там! Столичное издательство еще кое-что может себе позволить, а провинциальное ни-ни. А всего-то мне хотелось бы сказать, что национализм узок и смраден, всегда связан с узостью в подходе к человеку и культуре. Интернационализм широк и светел. От него светло на душе. Дружеское чувство к культуре других народов не означает ни отказа от своих народных начал, ни забвения отчизны. Не означает он и того, что надо глотать всё без разбора, особенно то, к чему не привык наш желудок. Только и всего. Но и это кому-то покажется чересчур вольным. Всё нельзя. Эзопов язык и тот читается вглубь на семь пядей.

Как много в жизни, в каждом шаге, мешает человеку быть самим собой! Но что это значит: быть самим собой? Злой хочет быть самим собой, и добрый. Но ведь человек не рождается злым. Будь самим собой, но знай, что над тобой моральный закон.

По радио «Живой труп» Л. Толстого, старый спектакль, из которого помню с детства песню необыкновенной красоты на патефонной пластинке. Поднялось всё со дна души, о чём больно вспоминать, вся сладость прошлого и горечь утраты, всё, о чём и сказать не могу. Как хотелось бы бросить ложь, скуку этой жизни и уйти… Но как и куда…

Жаль, что люди утрачивают простые и ясные понятия. Совесть, например. Если бы основой морали стало убежденье, что совесть самая большая ценность человеческого мира, основа всего, может быть, тогда легче решались бы и другие трудности. А пока одна ниточка лжи наматывается на другую. Получается целый моток, да ещё перепутанный. Как его распутать?

Как отдельный человек утрачивает сокровища детства, так и человечество, чем дальше идет, тем всё меньше понимает основы жизни, истоки и ценности её.

― Как он смел, ― говорят о таком-то, ― поднимать руку на общие наши святыни!

Поднимать руку на святыни нехорошо. Но на ложные можно и должно во имя настоящих.

Надо, надо, надо… быть упрямым, сильным, всяким, только не самим собой. Вот нынешние молодые, да и не только они, перестают быть похожими на естественных людей и становятся похожими на роботов с заданными программами.

Мне не нужны справедливость и рай для всех, если нет человека. Мечтаю о тех временах, когда всё мною написанное будет принято живыми людьми как естественное слово, естественная потребность души. Если бы такие времена настали, я радовался бы не только за себя ― за мою родину. Будет ли это? Живые души, живая жизнь!

Остался ли у нашего народа дух? Иногда кажется, что нет. Страх притупил всё: совесть, чувство чести, мысль.

Литература всё ещё остается совестью и мыслью народа, его живой душой: А. Солженицын, Ю. Трифонов, В. Белов, В. Астафьев, В. Распутин…

Для чего существует литература? Конечно, для души, ответит каждый. Но душе нужно сегодня одно, завтра другое. И литературу ей подавай разную. Как быть? В настоящей литературе быстротекущее должно отражать вечность.

Самоограничение ― источник духовного роста. Это давно известно. Но не всем. Истина никогда не бывает всеобщей. Самоограниче6ие ― рычаг архимедов. С юности искал я этот рычаг самоограничения и в то же время искал удовольствий.

Бывает, что человек расплывается в желаньях и топит в них свою душу. И наоборот: всю силу свою устремляет в одну точку и поворачивает что-то… и ломает. Сила оказывается не в тех руках.

Дух ― это то, что над человеком витает, чем он пахнет. И если человек весь в заботах вещественных, земляных, то какой дух от него? И если так веками: заботы о пище, о животе, обманы, хитрости… И если много таких? И среди них, как среди гробов невапленных, ходят несколько живых душ, задыхающихся от смрада, как огоньки свечи в затхлом склепе?

Всякий лгущий живёт двойной жизнью. Сначала это тяжело, для некоторых даже непереносимо, потом мало-помалу становится привычным.

Всё больше склоняюсь к мысли, что жизнь человеческая ― трагедия без всякого высшего смысла. Все ценности жизни здесь, на земле. И вера тоже только земная ценность.

В сущности, как одинок человек! И какое это редкое счастье ― найти близкую преданную душу. И как надо беречь это редкое счастье. И несчастье тоже. Ибо рано или поздно придётся расстаться. И тут надо смотреть так, что близкий человек вышел куда-то, а в душе оставшегося он продолжает жить.

На лавочке рядом человек с юга. Хочет знать, как устроить сына в институт. «У нас такие дела делаются просто ― дал сто рублей, и дело сделано». Говорит об этом не стесняясь.

Так у меня было: сначала интерес к человеку другого народа, потом неприятно. Встал и ушёл.

О, Кейси как-то сказал, что пьесы пишутся не для того, чтобы их изучали, а для того, чтобы их смотрели и наслаждались. То же можно сказать о литературе вообще.

А человек живёт не для того, чтобы над ним экспериментировали.

Искусство же существует не для того, чтобы от него чего-то требовали, а для выражения художественного чувства.

Золотые яблоки висят в саду счастья, как в детских снах. Как хорошо тянуться к ним и срывать иногда! Но я так давно не был в райских садах!

Мой ранний рассказ о любви написан под влиянием и как прямая перекличка с пришвинскими страницами дневников и его романа «Жень-Шень», как моя вариация на ту же тему. Так сошлось тогда, что своё, пережитое я мог выразить только такими словами.