Исмаил Гасанбейли - Несостоявшаяся смерть

Глаза он не открывал и не пытался. Даже не знал, сумеет ли открыть, если захочет, никаких физических сил не ощущал, но и необходимости в этом не чувствовал, казалось, что взял своеобразный отпуск от всех земных дел и, находясь в этой малопонятной сигарообразной коробочке, называемой барокамерой, витает над собственной судьбой, да и над судьбами всего человечества, оценивающе оглядывая земной шар, собирает фактуру для будущих весьма и весьма важных решений. Полагал, что все те, кто остался там, в жизни обычной, его отсутствие так и воспринимают. И если бы знал, что ушлые журналисты уже раз двадцать пять его хоронили, придумали его завещание и даже несколько вариантов опубликовали, разбил бы к чертям всю эту аппаратуру, одним телефонным звонком всех расставил по местам, заткнул бы всем рты. Правда, пока еще никто не осмеливался открыто предрекать, кто займет его должность, но всевозможные слухи все же ходили. То один, то другой из его приближенных объявлялся преемником, но каждый, о ком пытались заговорить как о возможном наследнике демократического трона, шарахался от подобных предположений как черт от ладана.

Он считал себя тактиком, в стратегии, особенно долгосрочной, не видел никакого смысла, исходя из недолговечности отпущенного человеку срока жизни. Хотя лично себя подсознательно считал если не бессмертным, то уж точно вечным. Однажды во времена пика своей карьеры на Малой родине, когда он правил народом Острова во имя Страны, на одном совещании один ученый – человек очень неординарный, известный своим несочетающимся с его регалиями веселым нравом и самостоятельностью мышления – сказал, что надо думать о будущем, что мы не вечны, наши потомки нам не простят ошибок, которые мы допускаем в отношении природы, вырубая вековые леса, загрязняя землю гербицидами-пестицидами, море – отходами нефтяной промышленности, а воздух – ядами, выдыхаемыми химическими предприятиями. В результате дети рождаются с дефектами, сокращается продолжительность жизни населения, вот лет через пятьсот кто-нибудь из наших праправнуков с проклятием вспомнит тех, кто сегодня правит страной, за то наследство, что мы им оставляем. По большому счету, ученый ничего особенного не сказал, тогда негласно разрешалось говорить о любых проблемах в каком угодно ключе, ругать кого угодно вплоть до главы правительства, не позволялось критиковать только Самого, и эта речь могла быть воспринята нормально, как одна из многих. Но тут встала женщина, руководитель местной железной дороги, и тихим, но твердым голосом, постепенно переходящим в истерику, сказала: вы полагаете, что через пятьсот лет нашего Главного не будет? Он будет всегда, нам, да и всему миру без него не жить. Он тогда впервые, правда, ненадолго, задумался о смерти, не в общем, а в конкретном смысле, о том, что его когда-то может не быть, и, быстро отогнав эту мысль, решил наказать ученого за то, что тот сеет пессимистические настроения. Но для начала приблизил его к себе, даже подружился с ним на долгие шесть лет до такой степени, что все кругом поверили в их дружбу. Близость с ученым оказалось делом необременительным, тот был по-настоящему совестливым человеком, а если исключить матерщину, которой разбавлял свою речь время от времени, то даже интеллигентом, никогда ничего не просил, да и никаким не был пессимистом, скорее балагуром, а по отношению к собственной жизни и вовсе, как ныне говорят, пофигистом. Ученый был опасен лишь тем, что не терпел лжи в отношении серьезных вопросов вроде науки, политики – буквально не переваривал ее ни в себе, ни в других, хотя мог время от времени приврать, например, о своих похождениях в молодости, изображая из себя бабника и рубаху-парня. Ко всему прочему, он был искренне любим народом как национальный герой, хотя о своих военных подвигах не распространялся, а когда спрашивали, мог свести разговор к шутке или рассказать какую-нибудь байку. У него было своеобразное увлечение, которое принесло ему немалую славу: занимаясь в свободное время исследованиями причин землетрясений и цунами, он добился таких успехов, точно предсказав несколько широкомасштабных катастроф в разных точках земного шара не выходя из собственного кабинета, что во многих странах, находящихся в сейсмической зоне, был признан чуть ли не пророком.

Надо сказать, что в общении ученый был довольно-таки деликатным человеком, если и пытался давать советы, то преподносил их просто, как нечто обычное, само собой разумеющееся, а не как открытие, самые удачные свои мысли мог приписать собеседнику, и он в общении с ним черпал многое, даже почти забыл, с какой целью приблизил его к себе. Но однажды ученый прочитал ему стихи собственного сочинения, прочитал тихо, на него не глядя, как будто для себя.

Сразу после того, как прозвучали стихи, он, извинившись, вышел в другой кабинет, позвал своих головорезов и отдал приказ о ликвидации ученого. Потом пригласил того в ресторан, расположенный в живописном месте города, откуда открывался изумительный вид на море и где у него был свой кабинет, который никому другому не мог быть представлен, и уже там, в ресторане, после пары рюмок крепкого заморского напитка, буквально признался ученому в любви, сказал, что у него никогда не было такого друга, и жаль, что они так поздно встретились, в общем, наговорил много такого. Говорил и восхищался собой, что может так, запросто, говорить с человеком, которого только что приговорил. Ученый воспринимал его слова как должное, и это его еще раз убедило, что принял правильное решение. Если бы тот хотя бы удивился или на худой конец ответил бы тем же, он, конечно, не стал бы отзывать приказ, но, может быть, немного пожалел бы.

Ученого убили той же ночью, банально пырнув ножом в сонную артерию у собственного подъезда, когда тот полупьяный вышел из лимузина своего высокопоставленного друга и по домофону объяснялся в любви жене, с которой прожил без малого сорок лет. Все произошло легко, нож был острым, а исполнитель – профессионалом и дело свое знал, ученый сразу и не заметил, что его убили, почувствовал только укус, жена впоследствии вспоминала, что услышала, как муж вскрикнул, но не придала этому значения, так как тот, вскрикнув, продолжал свои объяснения в любви. Она же его обнаружила минут через двадцать после этого, мертвого, истекшего кровью, когда, не дождавшись мужа, спустилась за ним вниз. Рядом с ним на асфальте кровью было выведено одно слово: «Он», о чем она и рассказала журналистам. Но потом экспертиза доказала, что никакого слова там не было, просто кровь растеклась так, что напоминала слово. На следующий день после сороковин жена ученого покончила с собой тремя выстрелами в затылок, предварительно убив комнатную собачонку редкой иноземной породы.