Михаил Литвинский - Пожары над страной

– Отец рассказывал, – продолжила Ева, – как он с матерью еще маленьким ребенком бежал от затопления в Киев из села Ржишев. Местность, где они жили: огороды, сады, цветущие поля, – оказалась под водой. Там теперь Киевское море. Они с матерью получили участок под огород на Куреневке. Напротив был стадион «Спартак».

Посадить-то посадили, а прополоть было некогда. Бабуля думала, что сынок на огороде, а он целыми днями гонял мяч на стадионе. Они все же умудрились хоть что-то собрать в бурьяне, а у тех, кто ухаживал за огородом, все разворовали. Потопов в судьбе отца хватило бы на три жизни. Например, Киев стоит на горах. И однажды, выше того места, где был огород, прорвало озерную дамбу, и на город хлынула вода. Затопление произошло внезапно. Погибло много людей. Смыло огромный трамвайный парк со всеми трамваями. Отец рассказывал, что это был не Чернобыль, но очень страшно. Экологическая катастрофа…

Оповещения как такового тогда не было. Люди для руководства были что солома. По ним ходили. Их не пересчитывали. Главным для власти было сохранить саму власть и избежать проблем с народом.

Я тебя не утомила? – спросила Ева. – Говори-говори, мне интересно, – сказал Андрей, и она поняла,

что рядом появился близкий ей человек. Он слушал ее. «Какое это ценное качество для мужчины», – подумала Ева. Внезапно возникла пауза, она поняла, что ее нужно заполнить, и продолжила рассказ.

– На второй день после Чернобыльского взрыва папа лежал где-то тут, где мы сейчас с тобой, и услыхал такой разговор: «Вчера в Чернобыле случился пожар», – сказал мужчина своей спутнице.

«С чего ты взял?» – спросила она его.

С ними был маленький ребенок.

«Я всю ночь был на смене. Мимо наших окон до самого утра шла пожарная техника. Представляешь: ядерная электростанция, пожар – и никакого оповещения!»

– Отец вспоминал, что над городом все еще было ясно, но со стороны Чернобыля медленно приближалось маленькое, пока еще ласковое облако. Папа быстро собрался, сел в метро и приехал к ж/д кассам. Люди в огромных очередях раскупали билеты на любые направления.

Папа на ходу запрыгнул в вагон не своего поезда, забрался на третью полку. Под ней все места были заняты женщинами с детьми. От судьбы не убежишь…

Ева осеклась. Времени оставалось мало, а она хотела попасть еще на Подол. Но, по всей видимости, туда они уже не успевали. Ева стала вытирать глаза: – Папу, как ликвидатора, мобилизовали в Чернобыль, когда он вернулся из Киева. А потом высокий уровень радиации, госпиталь и наше с мамой одиночество. – Ева почувствовала, как она буквально вросла в тело этого огромного, ставшего ей близким мужчины. Увидела чаек в свободном полете, и ей захотелось подняться. Но Андрей не позволил ей этого. Легко, совсем не напрягаясь, он приподнял ее, как маленького ребенка, поставил на ноги и поднялся вместе с ней. И они медленно направились вдоль берега к машине.

– Коммуняки проклятые! – сказал Андрей и замолчал.

Ева шла рядом с этим человеком, и ей совсем не хотелось расставаться с ним. Ей казалось, что она когда-то уже встречалась с ним. Она еще дома смотрела по Первому российскому каналу передачу из Славянска об ополченцах и видела среди них Андрея. А сейчас он – сотник Правого сектора, идеологический противник этих людей. Переехав через мост Метро они оказались на Подоле. В городе было спокойно. Ева успокоилась и прижалась к Андрею.

– Попробуйте, если это возможно, в конце улицы Сагайдачного повернуть налево и по Андреевскому спуску подняться к памятнику Богдана Хмельницкого.

– За деньги все возможно, – сказал молодой парнишка-водитель, съезжая с моста на набережную.

Стоял теплый вечер. На улице было многолюдно. Народ отдыхал. Тут не было Майдана. Эти российские телеканалы так перенапрягли с войной на Юго-Востоке. Она только вот сейчас, в Киеве, пришла в себя и начала понимать, что все не настолько серьезно. Ее отпустило. «Наверное, и дома все хорошо», – подумала Ева. В конце улицы водитель повернул налево и поехал под знак вверх по Андреевскому спуску.

– Да ты – лихач, – уважительно сказал Андрей. – Не боись, если что – отмажу.

И машину начало трясти по крупным булыжникам мостовой.

– Смотри, Андрей, это домик Булгакова, музей, – и она указала ему на барельеф писателя. – А вот выше, в этом доме, жил Воланд.

Андрей и знать не знал, кто такой этот Воланд, но выразил заинтересованность. «Подумает, темнота». На улице уже зажигались огни. Машина с трудом преодолевала подъем, минуя Андреевскую церковь, затем пересекла улицу Саксаганского и въехала на площадь Богдана Хмельницкого к Софийскому собору. Далее, возле здания университета кирпично-красного цвета, дорога была перекрыта. Напротив, возле памятника Тарасу Шевченко, было многолюдно: люди собрались на митинг. Ближе к центру города становилось все волнительнее.

Сидя на заднем сиденье машины, крепко обнимая Еву и чувствуя дрожь и напряжение в ее теле, Андрей сказал: «Не бойся». Но Еву продолжало лихорадить. Ей показалось, что так будет всегда…

…Все дороги были перекрыты. Возникла реальная угроза опоздать на поезд. К камере хранения они уже бежали. Поезд стоял на шестом пути. Андрей летел впереди с двумя ее сумками, расталкивая толпу. Казалось, весь город собрался в дорогу. Женщины с детьми, военизированные команды, цыгане и просто нищие попрошайки.

Но почему-то только они бегут, а все остальные как будто замерли на месте. Чего-то ждут?

Перед самым носом у Андрея проводница подняла подножку. Он едва успел забросить в тамбур сумки, а затем, высоко подняв на руки, переместил в уже тронувшийся поезд и Еву. Оказавшись в купе, она все еще ощущала тепло рук Андрея… А он, пробежав несколько шагов по платформе, пытался заглянуть в окно. Но не обнаружив ее, остановился, как статуя, среди платформы и помахал рукой вслед уходящему поезду.

Проводница собрала билеты, затем принесла чай. Ева прислушалась к разговорам соседей. Это была уже совсем другая Украина. Украина ее мамы. Мягкий, певучий западный акцент успокаивал и возвращал в далекие и добрые времена детства. Расстелив постель, она провалилась в сон, даже не разуваясь. Поезд был скорый. Плавно и ритмично стучали колеса. Ева спала. Среди ночи она проснулась от резких толчков. Поезд, притормаживая, останавливался. Отодвинув занавеску, Ева увидела надпись на железнодорожной станции. «Стрій» 12 12 Стрый , – подумала она.

«Уже близко к дому». Когда она была ребенком, где-то тут служил ее отец. Он был военным пилотом. А как ладно сидела на нем военная форма! Они с мамой прыгали от счастья, когда он появлялся дома. Мама не разрешала ему выносить мусорное ведро или брать в руки авоську с продуктами, всегда напоминая: «Це – жіноча справа!» 13 13 Это – женское дело! Как она умела беречь его достоинство! Поезд снова набрал скорость, и под мерный стук Ева снова погрузилась в сон…