Игорь Агафонов - Картотека Пульсара. Роман. Повесть. Рассказ

– Да я и не распускаю.

– А то я не вижу. Ты мне сказок не сказывай. Я всё это пережил, перетерпел. Теперь я вольная птица. А то ишь… Я ж вижу, как она тебя вчерась поддела за живое. Лица на тебе не было.

– Температурил я.

– Э, фигня всё это – температура твоя. Сидишь тут скрючимшись, тоску зелёную разводишь в лоханке. А чего её разводить? Ты ко мне приходи, когда тяжело. Мы с тобой и по бабам сбегать могём, а летом – на шабашку. Что нам их кризисы и круизы. Хоть мировые, хоть какие исчо! Скачут там наверху с места на место, как блохи. Кто-то мрёт, а кто жиреет. Вот с жирненьких и будем стричь.

Тут мне ни к селу – ни к городу вспомнилось – Тимофеич давеча доложил. Они с Фулюганом соперничают из-за дополнительных дежурств – естественно, за плату которые. Поэтому каждый старается представить себя перед руководством нашего товарищества (да и вообще создать общественное мнение, так сказать) в лучшем виде, а другого – по крайней мере, смешным, если уж не разоблачить вовсе в какой-либо неприглядности. Так вот Фулюган неделю назад поймал воришек – собирателей цветного метала. Разумеется, рейтинг его подскочил выше некуда. Ещё бы, в газете местной пропечатали. Тимофеич на это лишь заметил: ну-ну. И был прав, потому что на другой или на третий день Фулюган, получив очередную плату за дежурство, напился с приятелем и едва не утоп буквально в луже по колено. Как Тимофеич рассказывал: «Выпили они – мало показалось. Дал Фулюган приятелю денег на бутылку и отправил в город, а сам, чтобы зря время не терять – на ту сторону речки к бабе этого приятеля… дескать, пока мужик ходит, я её проведаю… А чтоб не скучала. Да. Шёл-шёл и заблукал. Упал и орёт благим матом. Вовка, механик, ты знаешь его, выскакивает с вилами, не поймёт, что к чему, в темноте ж не видно, кто… Ну! Чуть, говорит, не заколол, как вора. Потом посветил спичками, узнал-таки, поднял, отправил с грехом пополам в гору. Ладно, пошёл наш Фулюган, да опять не туда, забрёл в речку, а оттепель тогда была, стоит по пояс в воде и кричит: тону, спасите! Где берег, покажите! Другой уже сосед выскакивает, Витька, на углу живёт, под прожектором, который никогда не светит, ты его тоже знаешь. Тоже чуть не накостылял Фулюгану, за бомжа принял. Короче, когда он домой добрался, то ни приятеля с бутылкой, ни новой – нулёвка, говорит – куртки, и ещё какие-то вещи пропали. Сидит и чешет затылок: с кем я пил вчерась, не пойму. Не помню! Вот такой наш газетный герой. А ты говоришь…» А я опять, между прочим, ничего и не говорил.

И ещё ни к селу – ни к городу… Как-то прошлой зимой я застал у него девицу, девица как девица, молоденькая, на его постели возлежит. Не вовремя, думаю, я пожаловал. Но всё ж вызвал его из хибары на двор. Пошли мы с ним ко мне, допили бутылёчик, что я один начал, поговорили. Спросил я, между прочим, что за примадонна у него гостит. Поморщился, махнул рукой. Ладно, думаю, после расскажешь. Достал две бутылки пива и отдал ему.

– Это вам на двоих.

Фулюган тут же пиво в карманы рассувал:

– Спасибо, – говорит. – Удружил.

А спустя достаточный, пожалуй, срок я всё ж таки подробности имел удовольствие узнать – всё тайное, как говорится, рано или поздно становится явным. Уж простите за банальщину.

– Слышь, а та деваха, – спрашиваю без особого, впрочем, любопытства – так, для развития хиреющей беседы, – ну, что я у тебя прошлой зимой видал… помнишь?

– Ну.

– Она к тебе наведывается по-прежнему?

Фулюган молчит, покусывает верхнюю губу – признак обдумывания: как «подороже» продать или, точнее, как лучше подать. Затем:

– А ты не слыхал?

– Нет.

– Ничего?

– Да нет же. Зачем бы и спрашивал.

– Так-так, холера-то ещё! Ну, слушай! По-ользуйся чужим опытом. Я тебе как в театре обскажу, с карикатурками. – И неожиданно Фулюган преобразился, будто действительно вышел на сцену к зрителю, так что меня даже смех пробрал, едва я сдержался.

– Еду как-то из Мо-оскау – внуков навещал – и завернул на Лианозовский рынок, так просто, без определённой цели, окно в расписании электричек заполнить, как Окин твой выражается, – не подгадал, называется. Ну ладно, кто-то, может, и не переносит людской толчеи, а мне эта самая гуща пахучая вполне по вкусу: где прицениться-поторговаться, где анекдотец загнуть, а где и «прицелиться» – нет ли возможности чего слямзить, ну ты ж меня знаешь.

И вижу тут я родственницу свою – дальняя совсем, десятая вода на киселе, можно даже сказать – просто знакомая, поскоку ни на каких посиделках мы с ней не сталкивались. Но та ещё тётка – не то что палец в рот не клади, а и словцо лишнее притормози – отчихвостит за милую душу, такой базар устроит, что и… Но мы-то с ней – одного поля ягода. Понял? Подхожу незаметно и на ухо ей: «Ну что, товарка, чем порадуешь?» Как заорёт с испугу: «Отчепись, мародер!.. – Тут же, правда, узнаёт и ну плеваться: – Фулюган проклятущий! Чтоб тебе ни дна не покрышки!..» – Впрочем, баба тёртая, может только так, для виду испугалась. Тут же ласково мне и говорит: – Давненько – давне-енько не появлялси. А порадую – всё у меня для счастья и удовольствий. И сама-т хороша – расхорошенька.

Вот какую бабу мне иметь бы, но помоложе, конечно, но вот именно такого характера – разбитного-прибауточного.

«Эх, Маняшка ты моя! – говорю. – Красноморденькая!» – «Не твоя-т я, не твоя, не твоёшенька! – и хлопает меня по плечу своей ладошищей: – А сурьёзно ежлив, то возьми вон племянницу мою. К себе. Чего ей у моего подола ошиваться».

Глянул я на молодку годков тридцати в глуби торгового шатёрчика и сразу оценил – подходяща, этакую и в самом деле взял бы.

«Да куды ж я её возьму-та? Сам пятый годок в берлоге зимую. – Но тут же и смекаю, что родня на то и родня, чтобы всё обо всех знать. Прищурил я один глаз на тётку, другим нацелился на „товар“. – Да и может ли быть такая краля ничья? – говорю. – Сумневаюсь чтой-то.» – «Вот возьмёшь и будет твоя.» – «Серьёзно?» – «А ты испугался? Мы что ж, не на базаре? Я продаю, ты покупаешь. Ты продаёшь, я покупаю. Инда, голубь, готов если взять, так всерьёз бери, а нет – проваливай, других молодцов, посмелее, найдём». – «Ух ты, кух ты! – говорю, но, признаюсь, опешил слегка, но лишь именно слегка, поскоку смекалки не занимать, ты ж меня знаешь, и смекалка эта соображает мгновенно. – Ладно, рассказывай». – «А чё рассказывать, – говорит тётка, но голос понижает. – Племянница она и есть племянница. Мужа нет, живёт у меня. Скучает. Да и что мне с неё, я ж не эта… как их там кличут по-нонешнему?.. не лесбийка и не… как их там кличут, которые продают и деньги на том зарабатывают?.. Так вот, мне она ни к чему – ни с заду, ни спереду. И-и бери, не чухайся, тока живо!»

А я, знаешь, всё ещё сумневаюсь, вдруг шуткует.

«Дык, – говорю: – … ты ж знаешь, где я… У меня ни театров, ни филармоний». – «О, милай, какие ей филармонии, ой! Ей бы мужик под боком». – «А пойдёт?» – «А куды ж денется! Скажу: надоела, уматывай! Не пойдёт – побежит. Не избалована. Да и приглянулся ты ей. Ишь, как глазками стрёкает».