Алла Лескова - Кошка дождя

Жена эта как не умерла – непонятно. Лечилась долго у психиатров, знаю. И это тоже про любовь.

Или вот еще.

Жена в депрессии сильной, сон пропал начисто, аппетит тоже, не спит вообще, не ест вообще, только курит. Вес теряет катастрофически. Только ходит туда-сюда, успокаивается так… А муж сидит в кресле, большой такой, крупный мужчина, и молча плачет.

– Господи, – говорит, – что же мне с тобой делать… Не могу смотреть, как ты страдаешь. И слезы молча.

А жена говорит:

– Как-то скучно с тобой. Надежный ты какой-то. Я не привыкла. Я страдать привыкла до тебя. А с тобой… Вот и заболела от надежности твоей. От предсказуемости.

А муж долго думал, молчал, а потом говорит:

– Я лучше откажусь от тебя, чем заставлю тебя страдать. И не проси.

И это тоже про любовь.

Много историй знаю, так сложилось, и все про любовь.

Потому что вся жизнь – про любовь.

Или про ее отсутствие.

Три вещи мне никогда не надоедают – смотреть на воду, спать и слушать Сезарию Эвору.

И видеть ее, поющую.

И пытаться разгадать загадку, на которую нет ответа, – откуда волшебство во всем? Гармония – откуда?

В ее музыке, в ее голосе, в глазах, губах, улыбке.

В манере двигаться, говорить, общаться со своими музыкантами…

В манере жить, когда была жива.

Когда я ухожу из дома, я включаю Сезарию, оставляю ее у себя дома. Возвращаюсь, поворачиваю ключ, а она все поет… Ждет меня.

Никакие освящение квартиры не нужны, когда в ней льется из бесконечности в бесконечность самый живой и теплый голос на свете.

Голос любви.

Родной.

В школе я случайно проглотила октябрятскую звездочку с маленьким Ильичом, где он такой молодой-молодой, с ангельским лицом и красный октябрь еще впереди.

Родители тогда очень испугались и ежедневно искали звездочку с вечно живым Володей в продуктах моей непутевой жизнедеятельности.

Так и не нашли, или им просто надоело это занятие, или звездочка окислилась внутри и растворилась, уже не помню.

Это, конечно, только я могла сделать, проглотить значок, после чего везде и всегда слыла неблагонадежной, хотя ничего такого не делала.

Просто посмотрят на меня и сразу говорят – это она. Больше некому.

Как будто я Троцкого проглотила.

У меня постоянно куда-то исчезает постельное белье. Как второй носок из пары, про который уже притчи слагают.

В общем, всем друзьям я говорю, чтобы дарили только постельное белье. Они уже знают, что у меня какой-то бермудский треугольник в доме – куда-то убегают то простыня, то наволочка…

А вчера мне подарили… вообще…

Шикарный набор постельного белья, на него даже страшно ложиться.

Там по меньшей мере Софи Лорен должна спать, а не я.

На белоснежном фоне какие-то потрясающие алые розы везде, как живые. А наволочки и пододеяльник – на молниях!

Нет никаких идиотских дырок, куда впихиваешь одеяло всем подъездом, и все равно оно потом вываливается.

Постель на белоснежных молниях! Аж стыдно спать на такой.

Сыну показала, говорю:

– Тут внутри два комплекта, бери себе один, стели, будем, как цари, сегодня с тобой…

А сын говорит:

– Розочки? В жизни на розочки не лягу… Я что, баба, что ли?

– А что ты хочешь? – спрашиваю. – Чтобы там ноутбуки нарисованы были? Или футбольные мячи? Или гантели?

– Ну не розочки же..

А я ему:

– Ну возьми изобрети постельное белье для мужчин! Вон Цукерберг в твои годы уже фейсбук придумал…

– Мама, не морочь голову со своими розочками и гантелями, тут «Реал» с «Атлетиком» играют…

И пошел на мой диван, уже розочками покрытый, Лигу чемпионов смотреть. Дико заорал раза два, спустившись на пол и обхватив голову руками, потом опять заполз задом на диван и опять заорал еще раза два. Итого, четыре гола, наверное, было. Или не было.

Так и уснул, счастливый, на моих розочках. Как миленький.

Ох, зачем я вспомнила вдруг Хампердинка?

Сто лет не вспоминала и вдруг вспомнила и нашла и стала слушать. Столько сразу всплыло…

Таллинский период.

Белые ночи и озеро Харку недалеко от дома.

Там лодки ночью спят и небо алое с серым, не темнеет. И я всю ночь на лодке с красивым юношей, нам по семнадцать, второй курс.

Аполлон просто, а за ночь ни разу не поцеловал, хотя Аполлон, правда. Свитер и куртку свою на меня накинул, чтобы не замерзла, но не поцеловал. Правда, дрожал немного, от ночной прохлады с озера, думала я тогда.

И на третью ночь в лодке не поцеловал, и на десятую.

Вы такое видели? Я – да.

Думала, что сама виновата, крокодил я, наверное… А он говорил, что нет, не крокодил, а наоборот, а я не верила. Вот если бы поцеловал…

Потом на дачу пригласил, сказал, что родителей не будет.

Землянику мне собирал и приносил в ладонях, в тазик воду теплую налил и ноги мыл мои грязные от дождя и дачных грядок, чтобы не простудилась. Но опять не целовал.

Вообще не трогал, ужас.

А ведь Аполлон, правда, красивый и умница, но не целовал.

Потом что-то… не помню, а помню, как уже женатым и при ребенке вдруг пришел ко мне на работу.

Сказал, что мама умерла.

Я сказала:

– Боже… Ты как?

– Нормально, – ответил он.

Он спортивный был, сильный, красивый, не плакал, просто пришел ко мне.

Через много лет мне написали, что видели его, такой же красивый, поседел, развелся, женился второй раз на какой-то экзотической женщине и ребенок там тоже есть. А меня ни разу не поцеловал.

Я написала – встретите, передайте ему, что никогда не прощу. Что так и не поцеловал. Ответили мне – все передали. Дословно.

Он рассмеялся и сказал: зато я никому больше ноги не мыл. В тазике, теплой водой.

Чтобы не простудилась.

Подо мной сломалось рабочее кресло.

Одно колесико обломилось с хрустом, а второе отлетело и покатилось по полу. Это я так решила потянуться и откинуться на спинку, и вот результат.

Перед этим сотрудница почти насильно угостила меня рулетом с маком и сказала:

– От одного куска не потолстеешь.

Но, видимо, я сразу потолстела, потому что – вот…

Я расстроилась и решила срочно худеть, потом позвонила завхозу Вите и сказала:

– Не убивайте меня, я сломала два колеса, а одно с корнем… Выручайте, мне еще десять часов работать… И вообще, ужас.

Виктор сказал:

– Да вы не переживайте, это такие колеса хуевые, совсем хлипкие, щас приду сделаю.

Я почти закричала:

– Так это не я толстая?! А колеса хлипкие?!

– Конечно, не вы. Это колеса. В смысле хлипкие. А вы нет.

– Я вас люблю тогда, Виктор, – сказала я и отломила еще один кусок макового рулета.

Я живу в пятиэтажке.