Татьяна Краснова - Аня. Серия «Знакомые лица»

Вот так накормил! Развеселил! Загнал на две работы. И она еще пытается говорить какие-то смехотворные вещи, что вот если бы она осталась без работы, а он ее содержал, это бы считалось только естественным. Какие тут могут быть сравнения! Вадим всегда гордился своей семьей, и своей ролью ее главы, и заработанной квартирой в новом доме. Это в самом деле была его крепость, или скорее надежная раковина, куда так уютно заползти, и отдохнуть, и забыть об агрессивном внешнем мире. Это в нем были хаос, неприятности и плохая погода. А здесь – только Анина музыка, возня играющего Егорки и, в худшем случае, рев холодильника – но своего, родного холодильника, он ревел, холодя их продукты.

Пора позвонить. А надо? Вадим был в растерянности. Что он скажет? Кого-то обрадует, что ли, своим звонком? Аня подумает – он хочет, чтобы она бежала его кормить. Да он и сам бутерброд намажет, стоит ее дергать ради этого.

Чтобы заглушить безмолвие, он включил телевизор. Ведущий, захлебываясь, затараторил новости. И неожиданно для себя Вадим уснул на кухонном диване, успокоенный осмысленными звуками человеческой речи.

Когда очнулся, за окном было уже темно, светили фонари и звезды, заглядывала полная луна. Вот дурак! Он постоял у окна. Конечно, все давно спят.

АНЯ попыталась уложить Егора пораньше. Он сегодня «ходил на работу» и днем не спал. Но, наоборот, разгулялся, и, против ожиданий, не рухнул как подкошенный.

Кроватка – белая, с мягкой металлической сеткой и подъемными боками, в ней спала еще сама Аня, и ее сестренка Лиза, а до них – двоюродные братья и сестры. А теперь пришло время на ней прыгать!

Ладно, пока сама не успокоишься, и ребенок не успокоится – проверено. Лучше не обращать на него внимание какое-то время.

На подоконнике – «Семья и школа» со статьей о том, что должен уметь шестилетний человек. Хотя шесть Егору исполнится только через три месяца, Аня придирчиво проверила соответствие. И там еще полезная статья, как не быть чересчур хорошей матерью. С рекомендацией находить хотя бы пятнадцать минут в день только для себя. Это вроде маминых советов: «Ты умеешь себя только нагружать! Ты совсем не умеешь расслабляться!».

Итак, пятнадцать минут. Пусть сейчас они и начнутся. Как расслабиться, она тоже читала: лечь на спину, закрыть глаза ладонями, скрестив пальцы на лбу, и увидеть полную черноту. Тьму без линий, без рисунков. Воображать черное. Идеальный отдых для глаз, мозгов и нервов.

Но чернота была населена. В ней копошились сизые колокольчики, лучи, вертушки. Пунктиры и пересечения. Очертания плывущих букв.

Они когда-то с Вадимом купили пластинку-индикатор, наверняка шарлатанский. Зажатый между пальцами черный квадратик показывал цветным расплывающимся отпечатком эмоциональное состояние. У Ани он был изредка красным, что означало «напряженное», но почти всегда оставался черным – «стресс». Зато у Вадима квадратик неизменно был голубым, что означало «расслабленное».

Действительно, Вадим всегда был спокоен, как танк, никогда не выходил из себя. И только в последнее время появились невиданные раздраженность и вспыльчивость, все из-за этой работы…

Аня всегда воспринимала Вадима якорем, крепко и надежно притягивающим ее к земле, а себя – с самых ранних лет – воздушным шариком, облачком, тополиным пухом – чем-то невесомым, летучим, и знала, что в этом есть опасность для нее самой, и неосознанно искала именно такой вот якорь, который сможет ее удержать от совсем уж головокружительных полетов.

Почти семь лет надежности и безопасности – и вот опять ощущение, что ее здесь, на земле, ничего не удерживает: то ли она не нужна, то ли ей здесь ничего не нужно…

Боже мой! Сама уже почти заснула, а этот ребенок все не спит! Машет до потолка, постель в кучу. Снова перестилать! Ты почему не спишь? Ты что, не устал за день?

Итак, расслабиться, пятнадцать минут для себя, спокойствие, представим черное… Черное было коричневым, и в нем под углом реяли потусторонние образы окна и шкафа. Темнее, темнее, силуэты сгущаются в красноватые пятна и заступаются тьмой. Надо добиться абсолютно черного цвета, но фиолетовое поле сплошь засыпано светящейся пылью, и чем ночь темней, тем ярче звезды.

Небо со звездами. Вообразила, называется. Вон оно – и без упражнений, за шторами.

Не сдаваться! Расслабиться во что бы то ни стало! Вообразить какую-нибудь черную-черную вещь! Черную шаль, черную юбку. Черную складку на черном платье. Черный занавес, черный ботинок, у которого черный квадратный каблук, черный квадрат – на индикаторе – он обрастает фоном и рамой, страницей журнала, статьей о Малевиче…

Кажется, хватит расслабляться. На сегодня достаточно. Сказано же – пятнадцать минут.

Под одеяло с писком перекатился теплый детеныш с холодными ножками: песенку! И послушно заладилась песенка домашнего употребления:

– и далее, с перечислением лапок, спинки и животика.

Когда собачка устаревала, универсальная песня меняла зачин: а у кошки глазки спят. Могло быть: а у мышки глазки спят, а у мишки глазки спят, а у зайки… у Егора… Вадим обычно комментировал: «Качал Гаврила колыбели», и на предложение «хорошо бы у нас покачал», запевал: у Гаврилы глазки спят…

Мальчик больше не копошился и не переворачивался. Аня сама попробовала пошевелиться – нет, ничего, не встрепенулся.

И тут снизошло спокойствие, которого так не хватало при затянувшемся укачивании. Теперь было так умиротворенно лежать рядышком, и наслаждение видом спящего дитяти длилось свободно и невесомо, как сон. Вставать заниматься своими делами теперь совсем не хотелось.

А на подоконнике, кроме «Семьи и школы», лежал еще один журнал, непрочитанный, который дал новый знакомый Илья и который пора бы уже возвращать, и заброшенная та еще книжка, и фильм был отмечен в программе, и Вадиму она собиралась позвонить на работу, просто так, без повода, в рамках траты денег на ерунду…

В один из ускользающих мигов сообразив, что может исчезнуть до завтра, Аня ощутила в полуспящей голове физически неприятный тормоз: если она сейчас уснет, то опять не доберет чего-то у жизни. Если не соскрести себя с кровати, с утра затянет рутина, и невыполненные планы обернутся кухонным раздражением и ежедневной глухой тоской.

Туловище поднялось, ноги спустились на пол. Аня раздвинула шторы. Фонарь не светил. Двор был пуст и темен, «зефир» образовывал букву П, и от одной ее ножки к другой двигалась полная, просвечивающая луна. Может, все-таки спать? Завтра опять рано подниматься…

Аня представила плоскость розовой стены и свое окно на ней, и свой взгляд из него, и множество других окон-фасеток со своими картинками ночного двора и луны.