Array Сборник - Ялос-2016. Сборник Ялтинского международного литературно-музыкального фестиваля

История стара:
опять, подобный игу,
нагнал в ночи бора
в кварталы холодрыгу.
С утра из стылых стран,
тусуясь над грядою,
висит с вершин туман
седою бородою.
Удача прошлых дней
на каждом шаге рвётся,
и верить всё трудней
в то, что тепло вернётся.
И я гляжу с тоской,
коль не с зелёной, с бледной,
как горизонт морской
кипит в барашках, бедный.
Я вспоминаю нас,
мне эта грусть знакома;
Ай-Петри как Парнас —
к ним лёгких нет подъёмов.
И тополь, скрытый мглой,
в которой город тает,
вершиной, как метлой,
сюда-туда мотает…

Пора уже стихать
боре – неделю длится.
Пора уже в стихах
пророчествам учиться!

Пора, пора, пора
понять мне всё на свете,
но злобствует бора —
неумолимый ветер!

Бора. Борей. Норд-ост.
Заоблачные кущи.
И прошлое, как мост
над нами в день грядущий.

И на излёте жизни,
внезапна, как лассо,
любовь возникла из ни —
чего, вошла – и всё!

Стоит над морем стон,
барашек длинны плети,
как будто волн рулон
разматывает ветер.

Да здравствует аркан,
который возвышает!
Да здравствует канкан
волн, что хандрить мешает!

Строфа под стать плакатам,
и, чувствую, пора
в пророки, да куда там,
пока ревёт бора…

Сполохи над морем далёкой грозы
нередки в июньскую пору.
С упорством тугой виноградной лозы
жизнь ищет шпалеру, опору.
Я вижу сосну на отвесной скале,
и думаю: это ль не чудо?
Откуда малиновый звон в хрустале?
В смоле этой солнце откуда?
А зори несут изумительный свет,
и шёпот, и трели, и вздохи,
и в мире гармонию ищет поэт,
считая над морем сполохи.
Его осудить может, впрочем, любой,
не кормят, мол, рифмы и мысли;
а ведь без стихов и любовь – не любовь
в большом человеческом смысле.
Движенья души чем ещё показать,
нет в мире покоя поэту:
строка зацепилась за мысль, как лоза,
и тянется к истине, к свету.
Элегии, оды пылятся в столе,
не читаны публикой местной;
поэт, как сосна на отвесной скале,
питается манной небесной.
И только сполохи далёкой грозы
всё шепчут, бродя по простору,
что надо учиться упорству лозы,
коль выпало жить в эту пору…

Ильяс-Кая и Куш-Кая,
мыс Айя и Батилиман,
и, восхищенья не тая,
я в Ласпи плаваю, как пан.
Вода чиста, как слёзы дев,
скользит по дну моя же тень,
и, от восторга обалдев,
ныряю в Ласпи я весь день.
А у палатки ждут друзья,
их смех доносится ко мне,
и пиленгас, меня дразня,
проносится меж двух камней.
Ныряю, и морской петух
к песку припал, чтоб скрыть испуг,
не раз захватывало дух,
когда калкана видел вдруг.
О, Ласпи, – наш подводный рай,
пейзажей тайна и краса:
что хочешь, то и выбирай,
когда везенья полоса.
У той скалы, за тем мыском,
чтоб подхлестнуть деньков кураж,
нагая дева – в горле ком! —
из пены волн идёт на пляж.
Шампанского хмельней стократ
та Афродита средь камней,
и даже, думаю, Сократ
не устоял бы перед ней.
Здесь роще тисов 1000 лет,
здесь солнце царствует, слепя,
и если ты в душе поэт,
здесь муза посетит тебя.
Качай, волна, меня, качай,
даруй божественный досуг,
как эти строфы – невзначай,
как эти рифмы – без потуг…

От бульвара Пушкинского к Боткинской
повернём?.. Такие, брат, дела.
Коль подпёрло очень, то без водки спой:
«Ах, зачем меня ты, мама, родила?..»
Не ходи за спиртом ты в аптеку-то,
твой и мой недаром взгляд угас,
видишь, мент круги сужает беркутом,
он уже добычу видит в нас.
Лучше в проходном дворе на лавочке
переждём, – ну от тебя разит! —
вот махнём, давай, к Манюне-Клавочке,
что-нибудь она сообразит.
Выпить с другом – дело, в общем, клёвое,
греет душеньку глоток вина;
что-то долго кормит нас половою
наша незалежная страна.
Демократы, маму их, радетели,
всё подмяли, скольких сбили влёт,
старики ль бомжуют ныне, дети ли —
это их нисколько не е…
Всё прихватизировали, прыткие,
ни стыда не знают, ни суда:
не греми, пожалуйста, калиткою,
чтоб не добрались, козлы, сюда.
Этот мир когда-нибудь покинем все,
и мне жаль их, братка, я не лгу:
ты заметил, как они скотинятся,
рвясь во власть, к большому пирогу…
Что же без России не везёт нам так?
Всё родное вдруг пошло на слом.
Что ни президент, то и большой мудак,
грязью поливает бывший дом.
С Боткинской давай свернём на Чехова,
код в подъезд мне Клавочка дала,
запевай, хоть, в общем, не до смеха нам:
«Ах, зачем меня ты, мама, родила?..»

Поймать твой взгляд и улыбаться,
понять, что так хотел понять,
и на закате, может статься,
опять легко твой взгляд поймать.
Идти по хлябям бездорожья,
жалеть бездомных и калек,
спросить себя: – Так всё же кто ж я? —
ответить: – Просто человек.
Ругать вождей, свой век, судьбину,
мудреть с годами, как сова,
пусть отстающие мне в спину
шипят ехидные слова.
Бог с ними! Быть превыше мести
и свято веровать в одно:
что если мы с тобой не вместе,
то будем вместе всё равно.
Идти, смеяться, может, плакать,
читать Рубцова и Басё
и знать, что жизненная слякоть
недолговечна, знать, и всё!
Подать бомжу на кружку пива,
успеть, что сеял – всё пожать,
жить справедливо, неспесиво,
друзей, подруг не обижать.
Писать стихи, петь, издаваться
и написать вдруг между дел:
«Поймать твой взгляд и улыбаться,
понять, что так понять хотел»…

Под кедром гималайским в тишине
стоит скамья. Здесь усмиряю норов.
Я не люблю назойливых и не
переношу их праздных разговоров.
Плющ все стволы обвил почти на треть,
клан муравьёв свои затеял войны,
здесь есть на что спокойно посмотреть
и есть о чём задуматься спокойно.
В тени густой немного отдохну,
потом поближе к солнцу пересяду,
я избегаю любопытных, ну,
я просто не терплю их липких взглядов.
Навязчивость людская мне претит.
За парком дом стоит пятиэтажный.
Чирикают среди ветвей ракит
негромко воробьи о чём-то важном.
И бабочки порхают над цветком,
а через миг летят к цветку другому:
здесь говорит природа языком
понятным на земле всему живому.
Подумать можно здесь и отдохнуть,
а где ещё, когда буянит лето?..
Куда иду? Зачем пришёл? В чём суть
моих исканий? И зачем всё это?
Плетёт паук ажурные силки
в надежде раздобыть кусочек снеди,
и муравьёв настырные полки
отважно навалились на соседей.
Под кедром гималайским недосуг
самокопаньем заниматься много,
такая тишь, и показалось вдруг,
что мир такой, каким он создан Богом.
И даже гром далёкий в тишине —
я вздрогнул! – мол, откуда б взяться грому? —
тревожных мыслей не навеял мне,
а намекнул, что всё, пора до дому…