Игорь Пащенко - Сказки старого Таганрога

– Ведь ты обязательно станешь вести себя дурно, Мишель.

– Отчего же, До-Ре-Ми? – Лермонтов залился таким непорочным смехом, что подполковник Александр Реми только развёл руками – обижаться на давнюю дразнилку и вновь доводить дело чуть ли не до дуэли? Право, пустое.

– Мишель, ну что за ребячество!

Они ехали из Москвы вместе уже который день. Частенько Лермонтов перебирался в четырёхместную коляску Реми, и тогда откупоривалась дежурная бутылка красного вина, и вперемешку с тостами слагались новые строки, дурными голосами орались все песни, что только могли прийти на ум двум гусарам. Благо, в их обществе дам не наблюдалось. Возницы их на барские проделки вздыхали, иногда широко крестились на особо залихватские припевы. Особенно с непривычки маялся молодой кучер Ванька из тархановских крестьян Лермонтова.

– Послушай, До-Ре-Ми, – спросил Мишель как-то, когда они, оставив коляски, взошли на очередной курган. – Давно хотел полюбопытствовать, ты швейцарских кровей? Или, как говаривали в полку, из голландцев? Фамилия больно чудная.

– Я – русский офицер, – Алекс Реми развернул к Лермонтову тонкое большелобое лицо с ухоженными черными гусарскими усиками, но, не заметив в друге всегдашней усмешки, продолжил:

– А род мой французских гугенотов действительно из Швейцарии, куда предки бежали давным-давно от преследований католиков. Если тебя это интересует, то проживали они в кантоне Во на берегах Женевского озера. Живописные места, доложу я тебе. Побывать бы там! А в конце прошлого века отец мой, Жан-Габриэль, перешел из Голландии военным инженером на службу к императрице Екатерине Великой. Был отмечен за Измаил самим Суворовым.

Мишель наполнил бокалы и, протяжно свистнув в степную даль, поднял тост:

– За наших великих предков – Лермонта и Реми!

Александр Гаврилович вздрогнул и приоткрыл глаза. Напротив него нога на ногу сидел господин в клетчатой сюртучной паре. Покачивая ботинком жёлтой кожи, он, не торопясь, протирал пёстрым шёлковым платком стекло монокля. Рядом с ним на диванчике почему-то стоял внушительный саквояж, словно распираемый изнутри. Разве место тут багажу? Бог знает, что с этим первым классом творится, никакого порядку нету.

– Простите великодушно, задремал, – Александр Гаврилович сконфуженно улыбнулся.

Незнакомец поднял монокль, глянул в него на просвет, удовлетворённо хмыкнул и произнёс слегка в нос:

– Вижу, господином Лермонтовым увлекаетесь, ваше превосходительство. Помню-с, как же: белеет парус где-то одинокий… Романтика-с для курсисток. Единственно стоящее накропал сей господин поэт, так это про немытую Россию, страну, соответственно, господ и рабов, да и то побоялся свое имя поставить. Лягнул исподтишка и в кусты-с.

Александр Гаврилович выпрямил спину и застегнул мундир.

– Простите, с кем имею честь?

– Пётр Степанович, путешествую по коммерческой надобности, – попутчик насмешливо сверкнул моноклем на Александра Гавриловича. – И ведь как хорошо про чушку Россию прописал, патриотам косорылым ткнул так ткнул, шотландский барончик.

– Подобной мерзости Мишель… Михаил Юрьевич не писал, не в его правилах. Не видывал я таких строк ни при жизни Мишеля, ни после гибели его. Думается, от пересмешников нынешних да зубоскалов разбежались эти стишата. Сами и сочинили. Так что увольте от домыслов ваших.

– Ах, ах, люблю отчизну я, но странною любовью! Нет, господин генерал…

– Генерал-майор, – машинально поправил Александр Гаврилович.

– Неважно, скоро все будет совсем неважно. Писал, не писал ваш поэтик. Нынче-с не место чистоплюям дворянчикам. Дуэли, балы, стишки в альбомы, за веру, царя и отечество – все прах. Ушёл их поезд, – и довольный удачным сравнением Петр Степанович мелко затрясся от смеха.

– Вы нигилист? – зачем-то шёпотом, спросил Александр Гаврилович.

– Что вы, я и нигилизм отрицаю. Детская возня. Просвещённый человек, гражданин мира. И, заметьте, в трудах и заботах мир сей воздвигаю.

– Коммерческой надобностью?

– И ею тоже, ваше превосходительство, не без этого. Тут все средства хороши, чего уж там.

Разговор иссяк. «Гражданин мира», насвистывая, демонстративно отгородился газетными листами «The Manchester Guardian» и углубился в чтение. За окнами замелькали строения, поезд стал сбавлять ход, и Александр Гаврилович поднялся пройтись в станционный буфет. Но по возвращении попутчика он не обнаружил, хотя его багаж продолжал вызывающе стоять. Лежала рядом и брошенная газета. Петр Степанович не появился, и когда станция осталась далеко позади.

– Голубчик, – наконец обратился Александр Гаврилович к кондуктору. – Сдаётся мне, что господин коммерсант в клетчатой паре, что соседствовал со мной, отстал от поезда. Потрудитесь телеграфировать на следующей станции.

Он вновь устроился у окна, положив ладонь на нераскрытый томик Лермонтова. Настроение почему-то было испорчено. Нет, не мог Мишель писать такие злые никчёмные слова о России. Не мог!

– Ваше превосходительство, позвольте, я от греха подальше багаж приберу? – кондуктор взялся за ручки и попробовал поднять саквояж клетчатого господина…

Александр Гаврилович удивлённо огляделся. Поезд стоял среди степи, все двери и окна его были распахнуты, и ветер продувал пустые вагоны насквозь. Напротив, утопая колёсами в ходящем волнами ковыле, стояла коляска, с которой невысокий офицер в распахнутой шинели с отогнутым воротником, размахивая фуражкой, весело кричал:

– Алекс! До-Ре-Ми! Друг мой! Ну что же ты медлишь?

Мишель (а это был, конечно же, он, его дорогой Мишель) распахнул объятия: – A moi la vie, a’ moi la vie, a’ moi la liberte! 1 Пой, Алекс, если не забыл, пой во все своё гусарское горло! И скорее же сюда, в коляску, нас ждёт дорога!

Генерал-майор в отставке Александр Гаврилович Реми погиб в железнодорожной катастрофе, которая случилась в 1871 году невдалеке от Новочеркасска, где и был похоронен около церкви Рождества Богородицы при архиерейском доме. Что послужило причиной трагедии – рукотворный ли взрыв или многочисленные нарушения подрядчиком Самуилом Соломоновичем Поляковым при строительстве железной дороги, – полицией достоверно не установлено.

1 A moi la vie, a’ moi la vie, a’ moi la liberte! – Да здравствует жизнь, да здравствует жизнь, да здравствует свобода! (франц)

ул. Первая продольная

ул. Купеческая

ул. Петербургская

ул. III Интернационала

Улица в центральной исторической части Таганрога. Расположена между Комсомольским бульваром (от которого ведётся нумерация) и Мало-Садовым переулком, упираясь в стену городского парка. Общая протяжённость Греческой улицы – 2165 м.

Хотя присутствие греков на территории Таганрога и Миусского полуострова, а также Нижнего Подонья можно проследить еще с VII – нач. VI вв. до н.э., массовое переселение греческих колонистов в Приазовье произошло в конце XVIII века. Дабы оградить отвоёванное побережье Азовского и Чёрного морей от набегов турок, а также спасти греков, боровшихся с Портой за свою независимость под русским флагом, Екатерина II в 1775 году издала рескрипт, согласно которому греки получали право на переселение на территорию Российской империи. Для переезда им выделялась денежная ссуда, а доставляли их к новым берегам русские корабли. При этом российская казна брала на себя все расходы и по возведению «храмов Божьих и всего домостроительства…» при крепостях Керчи и Ени-Кале, и по берегу Азовского моря в Таганроге, а также «содержание крепости в надёжном для жителей состоянии». Новые подданные империи на 30 лет освобождались от всех сборов и рекрутского набора, а по истечении срока должны были платить подати в казну в расчёте из числа фамилий, а не душ, как остальное население.