Сергей Могилевцев - Ловушка для пилигрима

Прочитав эту заметку, Пилигрим неожиданно вспомнил, как много лет назад, в другой жизни, они с женой пошли в этот кинотеатр на ночной сеанс. Они недавно приехали в город после учебы в столице, и снимали на тихой и зеленой улице квартиру в полуподвальном этаже, где жили втроем, вместе с недавно родившейся дочерью. В этот вечер за уснувшим уже ребенком должны были присматривать соседи, а они, покинув свой полуподвал, погрузились в волшебство и тишину влажной июльской ночи. Собственно говоря, тратить такие драгоценные часы на просмотр фильма в душном кинотеатре, вместо того чтобы гулять в парке, или у берега моря, было необыкновенно глупо, но ему очень хотелось посмотреть эту картину, снятую по роману зарубежного классика, который он недавно читал. К герою фильма, довольно известному композитору, подсаживается в машину девушка, которую он до этого мельком видел в баре. Он, хоть поначалу и не желал этого, отвозит ее к себе домой, и она остается у него на ночь. Между ними не было близости, он просто ее пожалел, и наутро хотел отправить домой. Но неожиданно выясняется, что у девушки нет своего дома, что она живет в психиатрической лечебнице, поскольку в некотором смысле душевнобольная. Композитор, по природе своей циник и эгоист, привязывается к этой душевнобольной девушке, оставляет ее у себя, и даже помогает ей устроиться на работу переписчицей нот в музыкальном издательстве. Он несколько раз встречается с ее лечащим врачом, женщиной, которая, в частности, в одном из разговоров упоминает о том, что Доротея (имя девушки) умеет летать, и что этого не следует бояться, поскольку надо просто преодолеть барьер. Антоний (имя героя) сначала не понимает, что значит преодолеть барьер, да и об умении Доротеи летать думает, как об очередном обострении ее психической болезни. Однако время идет, и он привязывается к ней все больше и больше, и в итоге это, как и следовало ожидать, оканчивается физической близостью А дальше Доротея попросту взлетает с ним в небо, и он некоторое время парит с ней над землей, испытывая чувства необыкновенной эйфории и необыкновенного блаженства, которые он не испытывал никогда в жизни. Он просто преодолел психологический барьер, поверил в возможность Доротеи летать, а также в свою возможность летать вместе с ней. Но после этого чудесного и необыкновенного полета Антония охватывает чувство отчаяния. Преодоление барьера разрушает все его установившиеся привычки, перечеркивает всю его прошедшую жизнь, делает ее нелепой, ненужной и мелкой. Но одновременно этот преодоленный барьер открывает ему дверь в жизнь совершенно другую, наполненную высоким смыслом, высокими идеалами, и высокой любовью. Но Антоний не готов к этой новой жизни. С него достаточно одного полета над землей в объятиях Доротеи, с него достаточно одного преодоления барьера, больше летать над землей он не хочет. Ему выгодней считать Доротею сумасшедшей, ибо это не заставляет его круто менять всю свою прошедшую жизнь, и преодолевать барьер, прилагая для этого большое усилие. Он больше не верит в возможность Доротеи летать, не верит в то, что он летал вместе с ней, и считает происшедшее неким внушением, вроде гипноза, и даже неким собственным временным помешательством. Доротея же вполне естественно воспринимает это, как предательство со стороны Антония. В его отсутствие она в последний раз поднимается в небо, но, чувствуя его неверие и остро переживая предательство любимого, падает с большой высоты на землю, и погибает. А Антоний, неожиданно понявший, что погибла она по его вине, что это его нежелание перейти невидимый барьер убило ее, необыкновенно страдает, и живет с этим всю жизнь. На этом роман заканчивался, и точно так же, трагически безнадежно, заканчивался фильм, который они с женой смотрели душной июньской ночью в кинотеатре, расположенном в бывшем здании синагоги. После просмотра они, оба взволнованные, пошли сразу же домой, волнуясь за ребенка, хотя южная ночь и манила их тысячами своих прелестей и соблазнов, и большую часть дороги молчали. Вернее, жена непрерывно что-то говорила ему, но он не понимал, что именно, так как был потрясен тем, что только что увидел во время ночного киносеанса. Он был молодым писателем, всего лишь год или два пробовавшим свои силы в литературе, и у него уже даже были первые публикации. Странная похожесть того, что происходило и в романе, и в фильме, с его собственной жизнью, в которой тоже не хватало веры в близкого человека, странно поразила его. Он был во власти необыкновенных страстей и эмоций, в его голове одни за другими рождались необыкновенные планы и фантастические сюжеты безумных книг, и он был переполнен ими до краев, чувствуя благодарность и к жене, и к писателю, написавшему этот чудный роман, и к создателям фильма, и вообще ко всему миру.

– О чем ты думаешь сейчас? – спросила у него жена.

– О тебе, – ответил он ей.

Они пришли домой, где, разумеется, все было спокойно, ибо ребенок мирно спал в своей колыбели, а рядом, в кресле, дремала присматривающая за ним соседка. Отпустив ее, они открыли холодильник, вынули из него бутылку вина, и медленно пили вино на лоджии до самого утра, вдыхая запахи цветущих напротив них роз, зеленого лавра и ленкоранской акации. А на рассвете уснули в объятиях друг друга.

– О чем ты думаешь сейчас? – спросила у него Ребекка.

– О тебе, – ответил он ей. – И еще о городской синагоге, которую никак не могут сломать, поскольку она очень крепко построена.

– Мои предки строили на века, – сказала ему Ребекка. – Как было бы хорошо не дать им снести этот храм.

– Этот снос одобрен городским Советом, – ответил ей Пилигрим, – и единственное, что мы можем сделать, это пойти посмотреть, как его сносят, соблюдая, разумеется, необходимую осторожность.

– Что ты имеешь в виду?

– Наши лица должны светиться счастьем и радостью, и на них должно быть написано одобрение происходящему. Ты ведь знаешь, что вокруг одни шпионы и соглядатаи, и каждого, кто против решений городского Совета, ждет тюрьма, а то и Лобное Место.

– Значит, мы будем улыбаться, глядя на снос синагоги, – ответила ему Ребекка, – а внутри рыдать, и посыпать голову пеплом.

– Значит, мы будем для всех улыбаться, а внутри рыдать, и посыпать голову пеплом.

– А что мы будем делать потом?

– Потом мы вернемся домой, и разопьем бутылку вина, глядя сначала на необыкновенно кровавый закат, а утром – на необыкновенно счастливый, с примесью, впрочем, все той же алой крови, рассвет.

– А потом займемся любовью?

– А потом займемся любовью.

Пилигрим и сам не мог толком сказать, зачем ему надо идти смотреть, как разрушают бывшую синагогу. В этом не было никакого смысла, поскольку сам он не был евреем, и не испытывал к синагоге никаких религиозных чувств. Все, что его связывало с этим историческим зданием, относилось к фильмам, которые он здесь когда-то смотрел. И хотя этих фильмов было несколько сотен, и многие из них произвели на него неизгладимое впечатление, а некоторые вообще перевернули всю его душу, и даже изменили всю его биографию, это еще не означало, что он должен иди под стены почти что поверженной синагоги, и показывать всем, как он ее любит. В конце концов, не было ведь доподлинно известно, кем на самом деле является Ребекка, и не подослана ли она к нему специально как раз для того, чтобы заставить его раскрыть себя, и обнаружить свою любовь к прошлому, которое, как всем казалось, давно уже выжгли у горожан каленым железом. Обнаружить любовь к прошлому было самое страшное, что могло случиться с любым жителем этого города, ибо любовь к прошлому означала неверие в те возможности, которые давал новый прекрасный мир, построенный на обломках старого, нелепого, и ненужного никому мира. Этот новый прекрасный мир давно уже заменил собой все, что было до этого, он сделал всех практически бессмертными, дал им новое счастье, новую веру и новые перспективы, которых раньше не было даже и в помине. И потому так важно было избавляться от всего, что мешало жителям города идти вперед, не таща за собой груз прошлого в виде старых зданий, старой веры, старых иллюзий и старых воспоминаний. И поэтому наблюдать за разрушением синагоги, которая и без этого давно уже использовалась не по назначению, было вдвойне глупо, и, более того, абсурдно. И роль Ребекки во всем этом была по крайней мере странна. С одной стороны, она как будто внесла оживление в давно уже зашедшую в тупик жизнь Пилигрима, заставив его порвать со многими привычками закоренелого холостяка, в том числе и с ненавистной ему резиновой куклой. Однако существовала и другая сторона этой проблемы, когда Ребекка могла оказаться шпионкой, специально подосланной к нему, чтобы заставить его раскрыться в своей любви к безвозвратно ушедшему прошлому. И так уже последнее время в его памяти и в его душе один за одним начали всплывать образы прошлого, он видел отчетливо если и не все фильмы, просмотренные в синагоге, то по крайней мере их отрывки, а также вспоминал о том, как они повлияли на его жизнь.