Николай Максиков - Не ворошите старую грибницу. роман

– В чём главная причина по-вашему?

– Понимаете, я вот попробую эту ситуацию образно выразить. Представьте себе, что наука – это грибница, скрытая под слоем земли. Что это такое? Это такие переплетённые между собой нити, позволяющие грибнице развиваться, обмениваться информацией.

То что мы видим на поверхности – это не грибница, это открытия. Этот гриб – Государственная премия. Этот – Нобелевская премия. А грибница продолжает при этом жить, развиваться дальше и когда, в каком количестве она явит миру ещё свои крепенькие «грузди» никто не знает. Так вот, а если эту самую грибницу не орошать? Если разворошить её, повредив сплетение образующих её нитей? Вот у нас сейчас и происходит с наукой так, как я говорю. Сколько лучших учёных на Запад разъехалось! Да что там далеко ходить: мой родной сын Юрий, астрофизик, живёт и работает в Риме и я с этим ничего не смог поделать! А ведь он сейчас по сути «внук» великого Эйнштейна, занимается именно теми проблемами, основоположником которых этот гениальный человек был в своё время.

Виктор Григорьевич, махнув рукой, резко вскочил и побежал посмотреть, как идут дела на кухне. Вскоре он показался в дверях, неся огромную чашку с нарезанными в ней ломтями спелого, яркого, как алая кровь, арбуза:

– Пока там Геннадий жаркой рыбы занимается, давайте арбузиком разомнёмся! Эх, хороши они в этих краях, что ни говори! Ну, так на чём мы остановились?

– Да на том, что нельзя доверять нерадивым чиновникам управление наукой, – ответил я, сообразив, что старику не очень приятно, что сын служит науке в чужом государстве.

– Правильно мыслите! Недаром говорится: кто с руками – идёт работать на производство, у кого котелок варит и талант, какой даден – в науку, в искусство. А у кого никаких навыков и способностей нет, идут в чиновники, чтобы управлять мастерами своего дела. В итоге ни мастеров, ни…

Верищагин чертыхнулся и в сердцах бросил объеденную до белой кожицы арбузную корку в мусорное ведро. Тема глубоко волновала учёного, и я понимал, что переживания его искренние.

– Ваша супруга жива, с вами, Виктор Григорьевич? – постарался перейти на личную тему и увидел, как просияло лицо моего собеседника.

– Да, живём сейчас в Минске с моей Валечкой. Трёхкомнатная квартира в центре. Она у меня на белорусском радио работала до пенсии. О-о, она у меня золотая женщина!

– Как же вас занесло в такую даль? – поинтересовался я.

– Это, брат, отдельная история. Всё расскажу по порядку. А пока только маленькую ремарку сделаю. Наш дом стоял рядом с домом Пимановых. Когда пришло время получать в Минске квартиру (а это были ещё советские времена) оказалось, что наличие дома в Петрушино стало проблемой на этом пути. Пришлось дом за бесценок продать. Жалею вот теперь. Не на родном подворье обитать приходится. Спасибо брату, хоть этот клочок земли имею на родине. Обычно с Валей и приезжаем по лету, а в этом году не получилось у нас вместе. Эх, пойдём рыбку отведаем, к столу нас зовут!

Геннадий Иванович оказался способным к поварскому делу. Караси, зажаренные в деревенской сметане с лучком да укропчиком, выглядели так аппетитно, что мы с Верещагиным переглянувшись и рефлекторно сглотнув слюну, весело рассмеялись. Караси и впрямь были сказочно вкусны! За едой разговоры потекли уже с юморком, который добавлял Геннадий Иванович, рассказывая про свои ребячьи шалости и про то, как Витька Верещагин всегда приходил на выручку младшему шкодливому братишке.

Незаметно завечерело. Горластые петухи обозначили свои насесты, многократно прокукарекав со всех концов села о том, что пришла пора ночёвки. Засветились в небе большие и маленькие звёздочки, и далеко за околицей, над самым горизонтом выпятила свой сияющий бок Луна. От Иловли по следам выпавшей росы пополз к тёплым хлевам лёгкий туман, и было слышно, как заблеяли неподалёку чьи-то овцы, словно отказывая этому не прошенному продрогшему гостю в приюте. Изредка незлобиво лаяли по селу собаки, будто сговариваясь взять под ночную охрану потемневшие улицы и переулки. Ещё можно было различить рычание трактора и приглушённые голоса запоздалых тружеников. Вот, белея в темноте, пропорхнули к клубу девчачьи платьица, и чуть поодаль послышался громкий хохот парней. Ватага, прикуривая на ходу, двинулась вслед за девчатами, и опять всё смолкло, погрузившись в настороженную звонкую тишину.

Геннадий Иванович, разомлев, прикорнул на диванчике. Его негромкое посапывание доносилось атмосферой такого спокойствия и умиротворённости, что наша с Верищагиным беседа доверительно и обстоятельно перетекла глубоко за полночь. Мы пили из больших бокалов крепкий чай, настоянный на травах, и говорили, говорили… Такого душистого чая я никогда не пробовал раньше. Угадывался приятный вкус чабреца, лёгкий холодок мяты, терпковатый запах вишнёвых и смородиновых листьев. Удивительно, но этим волшебным настоем было невозможно напиться всласть, и вслед за опорожнённым бокалом рука невольно тянулась к чайнику ещё и ещё. Я не всё досконально понимал из того, что говорил Верищагин. Трудно было разобраться с теорией инфракрасных волн, оперируя которой Виктор Григорьевич создал системы слежения за глубоководными атомными подводными лодками и быстрокрылыми самолётами-невидимками. Произносились фамилии академиков М.В.Келдыша, А.П.Александрова, А. М. Прохорова, с которыми доводилось общаться физику. В сознании всплывали пласты разработок такого значения и такой важности, что невольно к горлу подступал комок спрессованного чувства гордости и ощущения собственной причастности к чему-то чрезвычайно великому и незаслуженно забываемому теперь. Иногда я что-то переспрашивал, уточнял, записывал в блокнот, а Верищагин терпеливо разъяснял и всем своим видом не выдавал своего могучего превосходства над моими познаниями в этих специфических областях естествознания. Приходилось много раз касаться и семейной темы. Особенно трепетно рассказывал он о своём отце.

Глядя в черноту оконного стекла, я невольно представил себе всю картину тех далёких дней, за пеленой которых всё и начиналось в судьбе учёного. Может, приснилось мне всё это ненароком? Нет, перечитываю блокнотные записи и убеждаюсь, что всё сложено правильно, всё так и было.

– Катерина! Ты вечером в клуб пойдёшь? – крикнула зеленоглазая Любка, перевесившись через плетнёвую изгородь.

– Даже не знаю, Любаша. Так намаялась сегодня. Видишь, сколько сена свезли сегодня?

– Катя, брось жалиться! Какие наши годы! Что ты как старуха охаешь? А я слышала, к нам в колхоз на уборку овощей солдат прислали из Камышина!