Лилия Лукина - Новая судьба

– Елена Васильевна! А вы не драматизируете ситуацию?

– Если бы! – вздохнула я и попросила – Вера Николаевна, как бы так бы нам с вами посекретничать?

– Так пойдемте ко мне! – охотно предложила она, не подозревая, что говорить я с ней собираюсь на тему для нее очень болезненную.

– Вера Николаевна, – осторожно начала я, когда мы оказались в ее комнате – Я вам твердо обещаю, что этот разговор останется между нами, – она непонимающе посмотрела на меня, и я объяснила: – Я сегодня узнала, что ваша дочь была осуждена и, видимо, на большой срок. Я понимаю, что вам, конечно же, неприятно об этом говорить, но мне действительно нужно знать, за что ее посадили.

– Конечно, больно, – сказала она, отводя глаза куда-то вниз и в сторону. – Но, раз вам это надо, то я скажу. Сама-то я баратовская, а вот муж у меня из Казани. Мы с ним, когда в Москве учились, познакомились, а потом, поженившись, к нему на родину уехали. Только фамилию его я брать не стала, а свою оставила. Там-то у нас Юлдуз и родилась. Это значит «звезда», – объяснила она, – так любимую жену Батыя звали – муж-то у меня из Чингизидов. Я преподавала французский и английский, а он – тюркские языки. А в 82-ом, как раз в весеннюю сессию, он у двух лоботрясов экзамен не принял. Они с горя напились, а потом подкараулили его и забили ногами до смерти – у него множественные разрывы внутренних органов были. И умер Хасен в больнице прямо на руках у Юлдуз, но перед смертью успел сказать ей, кто его убил. А Юлдуз… У нее, понимаете, характер… Вот она и решила, что сама этим подонкам отомстит, что эти мерзавцы права жить не имеют.

– Она их убила? – тихонько спросила я.

– Да! – твердо сказала она. – Она их поодиночке подловила и… Вот ее и приговорили к десяти годам, а она в отряд этот пошла… Добровольно, но с условием, что мне помогут в Баратов вернуться, и я буду знать, что она жива – официально-то она от крупозного воспаления легких в колонии умерла. А потом… – она вздохнула. – Потом Георгий Дмитриевич сообщил мне, что отряд погиб. А зачем вам это надо было знать? – запоздало поинтересовалась она, впервые подняв на меня глаза.

– Для того, чтобы представить себе, из кого комплектовался этот отряд, – потрясенная ее рассказом сказала я. – У меня, видите ли, появились некоторые сомнения в том, что они все погибли, и я хотела узнать, чего от них ждать можно. Хотя, я думаю, что Юлдуз связалась бы с вами, если бы осталась жива?

– А на чем основаны ваши сомнения? – заинтересованно спросила она, не ответив на мой вопрос.

– На интуиции, Вера Николаевна. А она меня еще никогда не подводила, – просто ответила я, внимательно глядя ей в глаза, но она выдержала мой взгляд, а потом горько усмехнулась:

– Значит, сейчас с ней это случилось впервые, – а потом сказала, как отрезала: – Юлдуз Хасеновны Джучиевой больше нет. И я вас очень прошу, Елена Васильевна, не делитесь своими сомнениями с Георгием Дмитриевичем – ведь вы можете поселить в его сердце несбыточную надежду на то, что Дмитрий жив. Он будет волноваться, переживать, а ему это вредно. Дай-то бог, чтобы он от этого-то приступа оправился, – и тут она, все-таки не выдержав этого разговора, отвернулась к окну.

– Извините, Вера Николаевна, что я заставила вас еще раз все это пережить, – покаянно сказала я.

А она в ответ на это горестно вздохнула, повернулась ко мне и даже постаралась улыбнуться:

– Да ничего, Елена Васильевна! Это боль старая, привычная! Пойдемте-ка назад, на кухню, а то Зиночка обидится на нас – вы только пришли и тут же сбежали.

– Пойдемте! – согласилась я, потому что узнала все, что мне было надо.

Вернувшись в кухню, мы увидели мою маму сидящей около окна, и только спицы у нее в руках мелькали.

– Что это будет? – спросила я, беря в руки непонятный бело-бежевый пушистый комочек, связанный явно из Васькиной шерсти.

– А варежки Гошеньке, – охотно ответила мама и только после этого я поняла, что держу в руках действительно крошечную варежку.

– Мама, весна же на дворе! – удивилась я.

– Готовь сани летом, а телегу зимой, – отговорилась она и вдруг, радостно заулыбавшись, кивнула на окно: – Владенька возвращается.

– Где? – удивилась я и тоже посмотрела туда же и, ничего не увидев, сказала: – Это тебе, мама, показалось

– Ничего мне не показалось! – возмутилась она. – Да вон же! – она ткнула спицей в какую-то почти неразличимую точку на небе.

– Вы с ней, Елена Васильевна, не спорьте, – поддержала ее Вера Николаевна. – Раз Зиночка говорит, что Владислав возвращается, значит, так оно и есть.

– Ты, что, мама, целыми днями вот так сидишь у окна и Орлова высматриваешь? – удивилась я.

– А как же иначе? – удивилась она в ответ. – А уж Владеньке-то как приятно чувствовать, что его здесь ждут. Волнуются за него! Беспокоятся!

– Ну, тогда я побегу, мама! – засобиралась я, хватая с блюда пирожок, чтобы пожевать на ходу.

– Да ты не спеши! – остановила меня она. – Сядь и поешь нормально, с чаем! – и уверенно сказала: – Они же еще только через десять минут сядут.

– А ты откуда знаешь?

– Да, как же не знать то, что с родным человеком связано? – удивилась она.

– И все равно, мама, я побегу! У меня еще дела есть! – заторопилась я и, взяв еще несколько пирожков, быстро выскочила из домика.

Выйдя во двор, я медленно пошла в сторону дома, думая, что правильно сделала, отказавшись от Орлова, потому что из меня, мужика в юбке, никогда не получилась бы нормальная, заботливая жена, которая живет жизнью своего мужа, а вот Светлана будет именно такой. И будет мама с ней на пару дружно ждать его около окна, вязать варежки или носки и точно знать, когда он приземлится. «Ну, пусть хоть они будут счастливы! – тоскливо решила я. – Если уж мне самой не судьба!». Занятая этими мыслями я незаметно сжевала пирожки и, подойдя к дому, увидела, что от вертолетной площадки к нему уже бегут ассистент врача и прижимавшая к груди сумку Ксана. Завидев меня, она только махнула мне рукой и, крикнув:

– Потом поговорим! Хорошо? – пулей пролетела мимо меня и скрылась в доме.

Войдя туда почти вслед за ними, я направилась к комнате, где лежал Остерин, а вскоре там появились и Репнины с Орловым, чей взгляд горел яростной надеждой на чудо, потом подошел Вадим, которому я тихонько сказала:

– Надо бы гостинцев Евдокии Андреевне собрать – она ведь денег за свое лечение никогда не берет. Пусть соберут там побольше всякого вкусного и заранее в вертолет отнесут. А там уже кто-нибудь из Репниных сумку до дома дотащит.

Вадим кивнул и, остановив пробегавшую мимо горничную, тихонько распорядился, а она только согласно покивала головой и тут же направилась в сторону кухни. А мы, все пятеро, стали терпеливо ждать, когда выйдет Ксана или врачи, чтобы узнать, есть ли надежда на выздоровление Георгия Дмитриевича, а их все не было и не было. Орлов крутил в руках не зажженную сигарету – курить вблизи комнаты, где лежал такой тяжелый больной, он, как и мы все, не решался, но и отлучиться даже на несколько минут боялся, вот и маялся. Конечно, каждому из нас хотелось заглянуть внутрь, чтобы посмотреть, что там творится, но все стеснялись друг друга. А ожидание все затягивалось, а нервное напряжение все нарастало! Наконец, распахнулась дверь и из комнаты вышла побледневшая от усталости Ксана и, подойдя ко мне, сказала, обессилено вздохнув: