Евгений Стаховский - 43. роман-психотерапия
- Название:43. роман-психотерапия
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Ридеро
- Год:неизвестен
- ISBN:9785447443009
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Евгений Стаховский - 43. роман-психотерапия краткое содержание
43. роман-психотерапия - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну как? – спросила она меня позже, сомневаясь в самом вопросе.
Арви на другом конце комнаты здоровался с только что приехавшими ребятами.
– Хочешь выпить? – предложил я взамен ответа.
– Я не очень люблю ликёры, да и боюсь сорваться – наговорю лишнего.
– Бережёшь чувства?
– Вроде того. К тому же – вдруг я ошибаюсь.
– Ты ошибаешься.
– Думаешь, я его не разлюбила?
– Думаю, мне пора.
На следующий день я иду шестьсот метров до центрального автовокзала. Спокойным шагом получается 11 минут. Как раз на первую часть до-мажорного струнного квартета Бетховена. Без всяких докучливых басов.
02. Рига (Латвия)
Начало
Он сидит в самом углу кафе и что-то пишет. Кафе такое, в барочном стиле, с полукруглыми нишами и зеркалами с лепниной. Сам не знаю, как я попал внутрь. Видимо, на контрасте. Если несколько раз пройти туда-сюда по улице Калею, непременно захочется чего-нибудь барочного. Барочного порочного. Экстаза святой Терезы. Да спустится ко мне ангел во плоти и пронзит своей золотой стрелой.
Вот он сидит в углу, не останавливаясь ни на секунду. Одни перья остались от крыльев твоих.
Его руки с такой скоростью летают над бумагой, словно он боится потерять мелодию. Только композитор может писать что-то так быстро – наш новый Пёрселл. Да и кто ещё нынче пишет от руки.
Я подзываю официанта – чашку кофе или лучше Riga Coffee Black.
4 части чёрного кофе.
½ части кофейного ликёра.
1 часть Рижского бальзама.
1 часть взбитых сливок.
«И рюмку Рижского отдельно». Тут должно быть что-то из «Фауста».
Когда с кофе покончено, я встаю и решительно подсаживаюсь за его стол, рискуя оборвать этот фантастический этюд и напороться на неприятности.
– Однажды я написал фугу. Она была до того ужасна, что я до сих пор её наигрываю, если попадается пианино.
Я смотрю то на него, то на листы бумаги, и вижу только разлетающиеся буквы. Никаких тебе нот, никакого adagio. Он останавливает письмо и смотрит на меня так, будто я для него только пустынный силуэт. Его взгляд спокоен, но наполнен той степенью увлечённости, которая выдаёт фигуры, способные создавать.
Он откладывает перо, откидывается на спинку стула и спрашивает:
– Зачем же ты играешь свою фугу, если она так отвратительна?
Я усаживаюсь смелее и отвечаю:
– Она служит мне напоминанием. Она сдерживает меня от того, чтобы написать что-нибудь ещё.
Он улыбается. Я перехожу в наступление.
– Что ты пишешь?
Раз уж я здесь, моё любопытство должно быть удовлетворено. Никому не известно, когда в следующий раз меня застигнет любопытство.
– Вообще, я думал, ты пишешь музыку.
– Нет, это не музыка. Это предсмертная записка.
Он всё ещё спокоен и собирает в стопку листы, теперь больше похожие на письмо бабушке.
«Дорогая бабушка, здравствуй. Я ещё не вполне вырос, но уже научился плавать. Здешние ребята показали, как ловить змей и добывать мидии. Погода очень хорошая. В студёную зиму я буду вспоминать о ней с благодарностью. Книжек совсем не читаю, зато вдоволь наелся абрикосов. Ещё тут огромные жуки и кривые улицы. А крёстная пьёт беспробудно. Если бы я был постарше, написал бы, что страшно напиваясь она и правда пробуждает бесов, но мне так мыслить ещё не положено, а когда-нибудь будет поздно, и я отойду и от этого. Надеюсь, ты не болеешь. Я не болею тоже. Целую, твой любимый внук».
– Это не моя предсмертная записка, – говорит он, вытаскивая меня из секундной задумчивости. – Я пишу её для друга.
– Ты делаешь это весьма уверенно.
– Я пишу её не в первый раз. Иногда мне кажется, что он специально впадает в уныние и угрожает суицидом только для того, чтобы получить от меня очередную предсмертную записку. Но я его не осуждаю – это его природа. А я слишком мало понимаю в природе, чтобы диктовать ей свои условия.
– То есть он не собирается умирать?
– А бог его знает. Не возражаешь, я закурю? Чёрт, здесь же не курят. Никак не могу привыкнуть. Пойдём отсюда.
Вышколенный официант, по нашим мимолётным движениям понявший, что мы собираемся уходить, уже стоял рядом. Неужели это будет повторяться из раза в раз? Но я произношу заученное Paldies и выхожу на свет.
– Ты знаешь язык? – спрашивает меня новый друг, свернув наконец листы бумаги в трубочку.
– Нет, я обычно запоминаю несколько слов для мест, где бываю. Sveiks!
– Привет.
– Kā tevi sauc?
– Как тебя зовут? Улдис.
– Mani sauc Sascha.
– Мило. Подержи, пожалуйста.
Улдис отдаёт мне свои записи и закуривает. Я отказываюсь от сигареты, во мне слишком мало бальзама. Мы выходим на площадь. Я не спрашиваю названия, потому что всё равно его не запомню.
– И как много ты написал предсмертных записок? – спрашиваю я, щурясь от солнца.
– Это двенадцатая. Я словно зодиакальный круг прошёл. А эта сволочь всё никак не умрёт.
– Но он хотя бы пытается?
– Не-а. Всегда останавливается. Перечитает моё творение, вздохнёт, может даже слезу пустить, а потом говорит, что передумал. Слабак.
Я не понимаю – шутит Улдис или говорит серьёзно. Наверное, шутит. Или говорит серьёзно.
– Никогда не понимал, зачем людям суицид, – говорю я, взмахнув листами.
– Я тоже раньше не понимал, а потом понял, что тут и понимать нечего. Понимаешь, некоторые люди не то чтобы хотят умереть – они просто не хотят жить. Вот это всё… – он обвёл рукой площадь, – им не нужно. Но так как умереть по щелчку пальцев они не могут, им только и остаётся, что обеспечивать собственную нужность. Но не поступками, не тем, что они делают, не… как бы это лучше сказать… не чувственными порывами, не целями и достижением целей, а искусственным привлечением к себе внимания. Каждый тебе скажет, что суицид – это плохо. И если ты вдруг станешь заламывать руки и изображать клиническую депрессию – тебя начнут вытаскивать, создавая иллюзию твоей необходимости городу и миру. Это такая же попытка важности, как в некоторых отсталых странах – депутатское удостоверение.
Улдис затушил сигарету в миниатюрной карманной пепельнице и забрал у меня свиток.
– Значит, ты пишешь ему предсмертную записку каждый раз только затем, чтобы показать свою дружбу? – я хотел изобразить искреннее удивление, но вовремя остановился.
– Да, как будто я готов поддержать его во всём и уважаю его решение, – ответил он, оценив мою сдержанность.
– Но это ведь не так?
– Конечно, не так. Я вошёл во вкус и теперь рискую создать отдельный литературный жанр. Ты разбираешься в литературе? Что-нибудь подобное было?
– Ну, если есть роман в письмах, почему не может быть романа в предсмертных записках? Но, если честно, я не знаю. Мне не попадалось никогда. Да и какая разница.
Шрифт:
Интервал:
Закладка: