Сергей Долженко - Город белых паломников. Роман

– Спокуха, мужики, – дернулся Аристократ, – счас все будет…

На секунду всех поразила тишина и в эту секунду Павлик стал падать, сворачиваясь в воздухе, как ребенок во сне…

Сашеньку тронули за плечо.

– Нравится? А мне надоело. Хотя бы раз всерьез себе голову сломал…

Ветер уже мчал неожиданными зигзагами: выскакивал из-за угла и плясал, как безумный, лез в драку с тополями, хлопал на пустыре мусорными ящиками… Лишь в одном месте зловещий шутник смирялся и начинал кружиться мед ленно и безостановочно – над дорожкой к дому напротив, где на скамейке сидела заносимая песком давешняя старуха.

– Прогадала, бабка Мария, – усмехнулась девушка, не знала, наверное, что сегодня митингуют.

– Позвонить?

– К чему? Грузовик для них только по субботам ходит. Они и привыкли. Кто чувствует – пора, выходит к обеду и садится вот так…

– Где телефон?

– Ты что, первый раз на Низу? Нет здесь телефонов…

– Пойдем!

Но прошли они немного. Внезапно она остановилась, лицо ее озарили яркие желтые лучи, она попятилась… Буйные пыльные фигуры захватили ее, унесли… вроде как послышался вой автомобильных тормозов…

– Прощай, у нее есть парень, – сказали ему с одной стороны и толкнули в затылок.

– Опоздал, ее увезут на красивой машине, – прошипели с другой и всыпали за шиворот песка.

Как очутился Сашенька за рулем патрульно-милицейского «Урала», никто не разглядел в пылевом хаосе. Якобы в глухом дворике прятался на этой машине дежурный сержант, якобы опустился сверху в этот дворик обкуренный до безумия подросток, въехал под глаз сержанту и укатил в самые буйные вихри.

И в час, когда прекращалась буря и в воздухе, наконец, поредело, на одной из низовских улиц прорезался гул идущего на полном форсаже мотоцикла.

– ГАИ? – увидев его, встревожился паренек в бежевой «Ладе», стоящей у самого палисадника ее дома. – Надо же, а я права позабыл…

– Не переживай, договорюсь, я всех тут знаю, – сказала его ласковая подружка. Оправляя курточку, легко выскочила из машины и пошла навстречу. И там, где по всем правилам мотоцикл был обязан начать торможение, он плавно и мгновенно повернул на нее и максимально увеличил скорость. «Лада» рванулась с места, девушку бросило к ней под капот, а мотоциклист бешено ударился об стену…

В самом энергичном настроении сидел Киоскер в это утро на рабочем месте. Искалеченная нога чувствовала себя отменно, всю неделю Наташа была с ним нежна и обходительна, и, главное, у него появилась неплохая возможность решить кое-какие проблемы. Напротив киоска у заглохшего в тот памятный день экскаватора сидело человек двадцать слесарей.

Они обедали.

Чинно из рук в руки переходил единственный стакан, на скатерть из мятых газет непрерывно подавались маслянисто блестевшие бутылки узбекского вина; живописно лежали охапки зеленого лука и щедро наломанные куски черного хлеба.

Они обедали уже которые сутки.

В день первый их было трое. Один из них с ненавистью залез под кожух экскаватора и там пропал до вечера. Двое других, дожидаясь энтузиаста, ожесточенно курили. В день второй они пришли впятером и с мастером – крикливым и тщедушным мужичком в брезентовой куртке с огромными карманами. Пока слесари стояли, насупившись, мастер успел раз двести обежать агрегат, раз двадцать, балансируя, пройти по управляющему тросу стрелы, и под конец со страшными криками извлек из-под кожуха пустую водочную бутылку и горсть папиросных окурков. Слесари повздыхали и добрые пятнадцать минут возились с упрямой машиной, пробуя к чему-то даже столкнуть ее на бок. Самый седой из них с восторженным криком вынул откуда-то невзрачную железку, мастер схватил ее и убежал. Насовсем.

Вот тогда слесари вместе с каждодневно прибывающим подкреплением стали обедать с девяти утра до пяти вечера. Лана раздражало то, что каждый раз они за полцены предлагали ему пустые бутылки.

Он закрыл окно табличкой «переучет» и основательно задумался.

«Что мы знаем о нем? Вернее, что нужно знать? Приезжий, следовательно, одинок. Это хорошо… Богат. Ирочка из ПТУ говорит, что тысяч двадцать своему дядюшке привез… Это очень хорошо…»

И тут в центре города что-то изменилось. На это «что-то» не обратил внимания Киоскер, занятый стратегическими выкладками, не дрогнула рука слесаря, державшая налитый до краев стакан, равнодушно продолжал стоять постовой милиционер, не прекратился стрекот машинок в душной парикмахерской, – вообще, ни один из мишуринцев ничего не заметил.

Слепота! Удивительная слепота! А раз так, то… замрите! Зажгите тысячи солнц! Снимите панамы и шляпы, и на колени, на колени… Будущее идет!!

Будущее шаркало подошвами по тротуару, держало руки в карманах, часто плевалось, небрежно и зорко оглядывалось по сторонам, горячим взглядом провожало все хорошенькие девичьи талии, не забывая подобострастно следовать за свои вожаком – стройным пареньком в костюме и галстуке, и с забавной кличкой Херувим.

Будущее, а конкретно – компаньоны, включая отверженного Игоря, – внимательно слушало своего вожака.

– Низок духовный уровень вашей жизни, потому что низки цели, которые вы себе ставите. К чему устремлена ваша жизнь, я спрашиваю?

Федор I толкнул Витюнчика и тот, не задумываясь, брякнул:

– Нам бы лишь напиться и подраться.

– Мы больше не будем, Херувим, – прогудел Медынский, не отрывая глаз от выпуклой груди агитатора, на которой блестели и звякали в такт шагам три медали «За спасение утопающих».

До Игоря мало что долетало, ибо по негласной иерархии он плелся в хвосте.

– И что ты предлагаешь? – угрюмо буркнул Соловейчик, которому этот спектакль был противен с начала до конца.

– Думать! – торжественно провозгласил Херувим. Каждую минуту и каждую секунду. Думать, думать и думать.

Они шли теперь по площади, поворачивая к зданию горкома партии.

– То, о чем мы с вами говорили вчера, и есть выход из гадкого серого мира, которым вы себя окружили.

– Про театр? – спросил Витюнчик, еле отделываясь от представления, что вместо Херувима впереди бегут два сверкающих никелем мотоцикла.

– Да. Творчество есть лучшее лекарство от невежества!

Они прибыли к высокому мраморному дому с громадными зашторенными окнами. У роскошных дверей стояли, выпучив глаза, два милиционера в парадной форме. Компаньоны заробели и дальше следовать отказались.

– Хорошо, я быстро, – пообещал агитатор и, расправляя плечи, двинулся к входу. Не разобрав наград, стражи отдали честь и он оказался в ярко освещенном разительно холодном фойе Дома власти.

Зеркала, полированные стойки гардероба, дорожки из шинельного сукна… В стене против входа ниша, задрапированная красным полотном. В ней на гранитном постаменте три непомерно большие чугунные головы.