Константин Кузняков - Марионеточные души

С жильцами дома он сумел договориться, и они его не прогоняют. Надо только привыкнуть к тому, что может пробежать крыса или мышь – их тут полно обитает. Иногда они съедают мусор, который летит во все стороны: рот Колин не закрывается во время еды, словно сломался замок, который не в состоянии больше удерживать дверь на одном и том же месте. Никогда не разговаривайте с такими людьми, они и пережеванной едой поделятся, и нормальных слов не выговорят.

Вроде с описанием закончили.

Каждое утро, с понедельника по пятницу, он шагает на нелюбимую работу, в ресторан, который открыт с десяти утра до девяти вечера. Иногда кафе не закрывается на всю ночь. В эти дни приходится оставаться до первого солнечного лучика. Работу Колин, конечно, ненавидел, ходил с вялым, небритым лицом. Посетители не понимали, куда он тратит весь пыл. Приносил он еду медленно, небрежно, казалось, что вот-вот выронит из рук, так ненадежно выглядела конструкция, собранная им буквально за пару секунд. Так проходили его дни. Платили мало, на большее он не надеялся. Все вроде устраивало. Чтобы удовлетворить себя в сексуальном плане, он всегда мог насладиться такой же бедной девушкой, которая работала с ним. Не подумайте превратно: они не были связаны сексуальными связями, они с трудом уживались на работе – два нелюдимых и страшных человека.

Девушку звали Гертруда, что за имя. А в переводе вообще не сочетается с образом служителя придорожного кафе. Гертруда – работница труда. Работница, ага. Слоняясь из угла в угол, она постоянно опиралась на свою поломанную ногу, на первый взгляд только казавшейся таковой. Когда не спишь ночами, пребываешь постоянно в алкогольном опьянении, то и не так будешь ходить. Зря я назвал девушку страшной, каюсь. Нет некрасивых девушек, есть только неухоженные или те, кто не хочет стремиться к прекрасному. Камни, из которых вытачивают облики выдающихся людей, тоже не с самого начала становятся работами Микеланджело или Крафта. Но что действительно раздражало во внешности Гертруды – это чёлка, нависающая над глазами, словно шторки в прохладные дни. «Ей ведь не надо было от мух защищаться и укрываться, – думал Колин, глядя на девушку, – что за страсть к волосам. Если так нравятся волосы, то пусть до пола отращивает, а не делает из себя черт те что». Больше про нее не напишу, иначе сочтете слишком злым или, что ещё хуже, сексистом, что никак не описывает мою персону – я обожаю женщин.

Работа в кафе – это осознанный выбор Колина. Ничего другого ему и не требовалось, чтобы существовать. Еда есть, дело есть, а жизнь – сама как-нибудь наладится.

С таким расписание ни один нормальный человек не проживет больше года, шагая от дома до работы целыми днями. Путь составлял двадцать минут по закоулкам или тридцать по официальным улицам, признанными жителями города. Он ходил только закоулками, никак иначе. На работе хватало видеть всякие лица от пьяных до запредельности веселых, счастливых. ««Веселые» не ходят в такие заведения, точно говорю, не ходят», – говорил Колин каждую свободную минуту, когда за столиком обнималась парочка бедняков. А ведь были и такие, которые часами засиживались и пили чай, кофе, разговаривали на политические темы. Это невыносимо раздражало Колина, по силе, сравнивавшейся с сотней иголок, вонзающихся в тело по одной с неуловимой скоростью.

Сколько грязных мыслей накопилось об этом месте и людях, но менять работу он не торопился. «Никакое другое помещение, какое бы ни было оно красивым, не заполнит мою душевную пустоту, которая постепенно превращается в бездонную, черную дыру», – так он думал постоянно.

Шагая по закоулкам, он частенько примечал, как мальчишки резвятся, маркерами разрисовывают стены – вверх, вниз, – но когда Бёрг приглядывался, то на домах ничего не появлялось, совсем ничего. Его это смущало, озадачивало, но выяснять причину этого парадокса он не спешил. Дни и так хороши, всё, что нужно, буквально лежит в руках.

Почему-то я хочу оправдать его, сказать, что он совсем другой тип, каким могли вы его увидеть. Да, он не любит работать, разговаривать с другими людьми, но у него есть что-то внутри, которое рано или поздно проснется. Я надеюсь, что проснется, а иначе-то как? Только прошу об одном – он не одинок, не одинок. Слишком много людей, которые хотят ему помочь, я действительно всем сердцем верю в это…

– Проснись, милый, – прошептали родители около уха, – не проспи свой день.

– Да, мам, встаю. – Колин открывает глаза и видит, как родители проникли в его комнату и держат запечатанный подарок в руках.

Мать поцеловала мальчика в лоб, вытянула коробку вперед и нежно сказала: – Открывай.

– Тяжелый, – усердно трудившись над подарком, сквозь зубы сказал Колин. Не прошло и минуты, как мальчик развязал бантик. На лице появились три капельки пота, вспыхнувшие моментально от громадной улыбки на лице.

– Это мне? – удивленно и медленно спросил Колин, не веривший, что они угадали с подарком.

– Можешь мне отдать! – твердо, как сталь, ответил отец.

– Не дождешься, моё! – мальчик встал, схватил бутерброд, который принесли родители, и убежал подальше от них, посматривающих за его движениями и актерской игрой.

У выхода он остановился, чтобы натянуть ботинки. Счастливый и радостный, он выбежал на улицу. В этот момент его можно было бы просветить рентгеновским лучом, и мы бы увидели теплый свет, насыщавший его тело. В легкой пижаме, раздувавшейся на ветру, он залетел за угол дома и присел. Книга то и дело скользила в маслянистых, грязных руках. Сэндвич давно торчал из одной щеки, так и не переваренный. Он не мог дождаться, когда уже полностью прочтет хотя бы название книги. Издалека он увидел что-то знакомое в первых четырех буквах. Еще и рисунок печатной машинки с множеством клавиш позволял угадать, что есть такое перед ним. Книга – сокровищница идей, эмоций и новых людей. Азарт вспыхнул в нем, как и прежде во время войнушек с другом.

– Со…вре…мен…ная крип…то…гра…фи…я, – читая взахлеб, по слогам, разжевывая каждое слово, прочитал юнец, посиживая на холодном асфальте. Его очень сильно занимали разные символы. Родители смогли назвать только одну науку, изучающую знаки, когда он подбежал в солнечный день и спросил: «Мама, а что это за символ?» – с детским любопытством, указывая пальцем на необыкновенный узор, нарисованный на противоположной стороне дома. Он, запыхавшись, глотал воздух, водя пальцем по маминому платью. Символ несколько раз отскакивал по двум параллельным домам, находя в каждом из них немалый интерес. На каком этаже заканчивалась игра в зайчики – было неясно. Мальчугана бы ни за что не впустили на крышу десятиэтажного дома или в квартиру верхних этажей. Дети считали, что там собрали всех самых злых людей, дав им по разъяренному бульдогу, а вот подарить ошейник хозяевам спонсоры забыли. Испытывать судьбу он любил, но, чтобы иметь смелость подняться на верхние этажи – нет, он бы не выдержал того, что могло там скрываться. Собаки – еще листочки. Ведь собака только лицо человека, а все остальное – что?