Сергей Осипов - Глухариный ток. Повесть-пунктир

– Война, войной, а геометрию изучать надо. Чтобы врагов побеждать. В том числе, – грустно вздохнув, пояснила она свою строгость притихшему тогда классу.

И вот теперь этот свидетельствующий о Федином неумении рисунок со смехом рассматривали немцы. Один, коренастый и рыжеволосый, с веснушками на лице и на обнажённых закатанными рукавами гимнастёрки руках, взял валявшийся у доски мел и стал исправлять чертёж. Другой, белобрысый и длинный, смеясь и пытаясь вырвать у рыжего мел, повторял: «Nein, Fritz. Wir müssen nicht». Общими усилиями они исправили, наконец, рисунок, и Федя тут же понял, в чём он тогда, отвечая на уроке, ошибся. Немцы, положив мел на карниз школьной доски, направились к выходу. При этом они повернулись лицами к Фединому шкафу и тот, кого другой называл Фрицем, указал рукой товарищу на щель в приоткрывшихся дверцах. Фёдор, потеряв, наблюдая за вражескими манипуляциями у школьной доски, всякую осторожность, видимо, слишком сильно раскрыл скрывавшие его дверцы, чем себя и выдал. Мгновенно преобразившись, весёлые дотоле немцы резкими движениями выдвинули висевшие у них за спинами маленькие, словно игрушечные, автоматы дулами вперёд.

– Wer ist da? Nicht bewegen!

Фёдор, сжав вспотевшей ладонью подвернувшееся под руку наглядное пособие – деревянный треугольник, лежавший на полке шкафа, решил было с криком о Чапаеве броситься на врагов, но в носу у него стало невыносимо щекотно, видимо от скопившейся в шкафу пыли, и он вместо этого громко чихнул. Этот естественный человеческий звук разрядил обстановку. Немцы, сняв пальцы с курков, раскрыли дверцы шкафа и, увидев прятавшегося там мальчика с деревянным треугольником в руке, громко рассмеялись.

– Oh mein Gott! Das ist ein Kind! Was für eine Überraschung! – рыжеволосый протянул веснушчатую, испачканную мелом руку к треугольнику и мягко забрал его из невольно разжавшейся руки Фёдора.

– Junge, geh nach Hause. Wo ist dein Vater? Kämpft?

Ничего не понимающий Фёдор скривил губы в подобие улыбки и, вывалившись из шкафа, стал протискиваться между немного расступающимися парнями; протиснувшись, побежал вон из класса. «Какой же я трус! Выпустил треугольник. А надо было им по их рожам немецким вмазать». Думая так, Фёдор бежал сквозь опустевшую деревню домой. Вдруг поймал себя на неожиданной невольной мысли. Ему никак невозможно было ударить треугольником по этим добродушно смеющимся лицам немецких парней. Тем более что высокий блондин чем-то напомнил ему любимого старшего брата Николая.

Перед собранными на следующее утро на площади деревенскими жителями выступал, изящно изогнув опорную ногу, стянутую узким чёрным голенищем дивного сапога, и постукивая гибким стеком по голенищу сапога второго, выставленного несколько вперёд, немецкий офицер лет тридцати. Ужасно коверкая русские слова и посверкивая над толпой солнечным зайчиком, играющим на стекле монокля в правом глазу, он объявил:

– Тепер с вами будэт говорайт команданте unsere корпус генэрал граф Вальтер фон Брокдорф Алефельд. Вы будэт внимателно слушайт и исполняйт.

Вперёд неспешно выдвинулся, чуть прихрамывая, пожилой немец в длинном кожаном, едва не до пят пальто. Строгой серьёзностью на озабоченном мыслью лице он чем-то напоминал прежнее райкомовское начальство, посетившее однажды (лет десять назад) деревню, как раз перед началом коллективизации. К удивлению собравшихся он заговорил на чистом русском:

– Крестьяне, немецкий солдат пришёл освободить вас от рабской повинности перед большевиками. Мы будем дальше воевать с ними и гнать их в Сибирь, а вы – просто работать. Разбирайте своих коров из колхозного стада, берите инвентарь, возвращайте наделы земли и растите хлеб. Мы будем его у вас покупать. Колхоз отменяется. Исполняйте.

Краткость и такая милая крестьянскому уху содержательность речи немца удивила и насторожила русских. Однако, когда в тот же день коровы и инвентарь были без всяких препятствий разобраны по дворам, крестьяне задумались.

– Это куда гнёт немец-то? – говорил вечером соседке дед Матвей.

– Что-то тут не так, – сокрушалась Матрёна. – Наш председатель, перед тем как в лес уйти, предупреждал: «Немец – коварный враг». Никому нельзя верить.

– Да? А глазам и рукам своим, которыми корову нынче доишь, веришь?

Матрёна и вправду доившая, разговаривая с Матвеем, свою корову, не нашла, что ему и ответить кроме всегдашнего и несомненного:

– Поживём – увидим.

– А что, бля, немцы? Показуха одна! У них и танки из фанеры! Мы малой, бля, кровью должны. И на чужой земле… – распалившийся замполит немного запнулся, после продолжил: – Идут в полный рост? Так вы, бля, не дрейфьте, стреляйте ловчее. Патронов мало? Винтовки не у каждого? Так отдайте их, бля, самым метким, бля, у кого по боевой, бля, «отлично», бля, было.

Приподняв фуражку и отерев пухлой рукой вспотевшую лысину, замполит Пудов уверенно продолжал:

– Партия и правительство под мудрым руководством товарища Сталина позаботились о вас красноармейцы. Выделили вам эти прекрасные казармы, которые иначе как хоромами не назовёшь. Двухъярусные спальные места, но на каждого красноармейца выделено по четыре кубических метра воздуха. Ясно вам?

– Разрешите вопрос, товарищ замполит? – не удержался Косачёв.

– Валяйте, – замполит, не чувствуя подвоха, удивился неожиданной активности вечно аполитичного Косачёва. – Подумал: «Неужто парень за ум взялся? Вот ведь что грамотная и главное постоянная работа с личным составом делает».

– Это что, товарищ замполит, четыре кубометра – на всё время службы?

Красноармейцы, глядя на побагровевшего Пудова, прыснули смехом, кто в кулак, а кто и открыто.

– Да ты, да ты, Косачёв, – замполит набирал в рот учащающиеся глотки воздуха, задыхаясь, как рыба в лодке, наконец, нашёл устроившую его формулировку: – Ты Косачёв не просто сын врага народа, ты и сам – враг. Я тебе покажу! Под трибунал пойдёшь за такие вопросы антисоветские. И это в империалистическом окружении! Когда война кругом! Нож в спину! Я этого так не оставлю. Сотру тебя в пыль, гадёныш, выкормыш подкулацкий. Всем! Смирно-о!

«Ну, вот зачем Косачёв опять напросился? На ровном месте!» – думал Николай, сочувствуя своему умному, но неуёмному другу. «Напишет замполит Пудов донос, и упекут Андрюху в штрафбат, а то и куда похуже».

Вышло – хуже. Замполит Пудов действительно написал в тот же вечер рапорт-донос на Косачёва. Но отнести в особый отдел не успел. Немцы помешали. Неожиданным (для советского командования) танковым прорывом дивизия «Мёртвая голова» генерала Эйке, входящая в состав корпуса Брокдорфа-Алефельда, окружила формирования русских, отрезая от далеко ушедшего на восток фронта и обрекая тем самым на верную гибель или плен около семидесяти тысяч советских солдат, в числе которых оказались и Косачёв, и Николай, и замполит Пудов вместе с особым отделом.