Миша Волк - Жизнь из чемодана. Миниатюры

Она прошмыгнула по моим морщинкам, полоснула граблями щеки, опалив конец ночи, и вызвала внутреннюю дрожь, похожую на трепетание нутра под хирургическим ножом.

Загудел шмель, не спеша, величественно он жужжал над сладкими лепестками, потом, вобрав пыль растений, спланировал, сделав круг над садом, на пригретую полянку и затерялся среди буйных перелесков трав приволья.

Небесный сплав золота тем временем начал растоплять весенний утренний холодок.

Плеснув расплавленным металлом по стеклам окошек, рассвет почти съел обугленную тушку тени.

Прилетели птахи.

Наперебой, будто раскраивая сарафанное радио, они начали беспокойно щебетать треском.

Видимо, приученные и почти ручные синички ждали ежедневного лакомства.

Набрав жменьку пахнущих маслом семечек, я вытянул руку, и они облепили ее тонкими щекотными лапками, затем ловко подцепляя клювом семечку, птички шелестели крыльями и, усевшись на ветку возле забора, дробили сладковатый подсолнух.

Пошел осматривать владения – шесть соток земли и пробуждающееся в огнях между туч бесконечное небо.

Как же хорошо на природе, будто похмельный синдром города, исчезнувший на даче!

Вдавил внутрь штырек моего одногодка умывальника, и нехотя потекла почти вязкая струйка, а я, ополоснув морозящей водицей лицо, вкусил покалывание холодной дождливой ночи.

Но все внимание на лужайку.

Такое интересное зрелище – эти растения, которые, несмотря на заморозки утром, неизменно радуют новыми проявлениями, аж сердце открывается отмычкой равновесия и умиления.

Вытягиваясь по струнке, колышутся росточки еще не окрепшим стеблем от выдыханий приземленного ветра.

Словно гусеница почки, разорвав свое тельце, на ветках распахивается листок за листком.

Человек и природа нуждаются друг в друге, ничто так не отвлекает от раздражений и нервных переживаний, как слияние с ней.

Но вот стайкой бабочек меня облепили уже прожигающие лучи и, опылив бурым загаром, начался теплый садовый день.

Копошишься в зелени, как в море свежего воздуха купаешься.

Ворошишь прически грядок, сдергиваешь пучком непокорные волосы травы.

А вечерком раскаленные камни баньки смоют налетом крупного пахучего пота тяжесть приусадебных работ.

Бывали ли вы на грани?

В пограничном состоянии, когда будущее ваше неясно и изменчиво, а ветер метёт чувства, словно красные сердечки липовых листков?

Была весна, она величаво вплыла ручьями и растеклась по ухабам в поисках равновесия.

Я, помнится, в ещё зимней одёжке, взмок, и, истирая микрокапли пота, чесал под шапкой лоб.

Ничто не предвещало грозы, такой ранней и холодной, как душ при отключении горячей воды.

Курил, смешивая сигаретный кумар с испарением от несогретой землицы.

Летели птицы, они, словно нарисованные буковки, гладко строчили в зеленоватом небе.

Я вспоминал хохочущие метели, бритвенный ожог морозца, и настроение воспаряло почти к самому, что ни на есть, весеннему солнцу.

Лениво оглянувшись, я всегда лениво оглядываюсь, зевнул, как вдруг заметил шевеление в пышных кустах.

Кошка, подумалось тогда, и этот шорох не сомкнул надо мной ощущения опасности.

Я затянулся, вертолётиком бросил окурок и зашагал прочь.

Сзади плелась тень.

Чёрная, как негритянское веко.

Следы съедала грязь.

И вдруг я почувствовал, что тень остановилась и испуганно прижалась ко мне.

Беззвучно блеснуло лезвие ножа.

Оно покачивалось, как кораблик на волне, и приближалось с ухмылкой острия.

Я развернулся.

По кустам бежало жало солнца, и ни одного человека вокруг.

Нож плыл по воздуху, посвистывая и мерцая зеркальной плотью.

Ничего не понимаю – кто-то невидимый двигался по ухоженной тропинке, сжимая рукой перо.

Глаза округлились, но я почувствовал привкус «Дольче Габанны», услышал чей-то плевок в сторону и неосознанно дёрнулся с дорожки.

На секунду солнечный луч полоснул по глазам, я ослеп.

Я чувствовал, как нож с трудом, словно делая над собой усилие, пропорол куртку, прошмыгнул мимо рёбер и с колющей резкой болью проник в самое сердце.

От неожиданности я осел в придорожную стынь.

Дышать было тяжело, каждый вдох – это усилие, усилие, через которое нужно перешагнуть, чтобы жить.

Ещё чуть-чуть – и я потеряю сознание, но я слышал смешок, нож выскочил из моего тела и исчез.

Взор угасает, всё темнеет, контуры разжижаются, я не замечаю, как мимо проезжает машина, останавливается, как меня кладут на носилки.

И только слышу далёкий и незнакомый голос:

– Разряд… Это сердечный приступ…

Редкие выпады остроносого дождя, казалось, выжигали на лице полупрозрачную татуировку слёз.

Бултыхаясь в непогоде, словно пузырь, выдуваемый из мыла, повинующийся порывам безоглядного ветерка, разворачивающего и иссушивающего твою радужную оболочку, бредёшь в забытье.

Только не назад.

Там в холоде грейпфрутовых стен, горьких печальных, сдирающих наждачкой кожуру кожи, осталось то к чему нельзя прикасаться, моё мясо, моё тело.

Веря следам, ведь следы куда-то ведут, идёшь, не оглядываясь, но ветер надувает щёки силясь прорвать своим дышлом хрупкую невидимую плоть.

Люблю когда на тебя не смотрят, любопытно, раздирающе, и, раздевая, хватают за яблочко зада, будто срывая и откусывая плод из райского сада.

Невидим и свободен.

Солнце скукожило тучи, натянуло лазурный небосклон, хватаешь огниво руками, обжигаешься, как от сухого льда, и, словно сплющенный горячий беляшок перекидываешь с ладошки на ладошку.

А затем бросаешь лучиками навостре в лужу и та, отражая пламя, издыхает, испаряется и парком влажным вызывает летнюю лихорадку.

Только не назад, хотя действие наркоза уже заканчивается.

Где потолок?

Г Д Е потолок?

Вместо пола раздвижные жалюзи ещё шаг и они разверзнутся, оголив крохотный обрезок земли.

Не хочу!

Подождите…

Из стен тянуться руки в алых бархатных резиновых клешнях.

По пальцам стучит невидимый молоток, они багровеют – видно, как под резиной скапливается кровянистый сгусток, руки сковываются в мольбе и медленно вползают назад в волокнистую стену.

В сознание вливаются кислотные испарения, тот, кто хоть раз здесь побывал, не сможет забыть, как лопаются мозговые извержения.

Запах тела.

Скукоженный, завёрнутый в обугленную фольгу, запах сгоревшей плоти, такой плотный, видимо застарелый, неужели и я так пахну.

Втягиваю тягучий парок подмышек, так и есть, тлением заразилось и моё тельце.

Затхло, будто в глотку залили строительной монтажной пены, и, вот она, разбухая, высыхает и перекрывает воздухопоток.