Ольген Би - Луций

В толстых пальцах левой руки был зажат букет цветов. Хорошо, что это были розы с их колючками, иначе могучая сила этих рук вряд ли совладала бы с желанием обойтись иначе с таким крайне непривычным предметом. В другой руке был холщовый то ли мешок, то ли пакет небольшого размера.

Этот грозный и непривычно смиренный служитель порядка подходил к собравшимся за столом. В прочем за столом никто уже давно не сидел – все стояли возле стола или возле стен. Даже стулья не посмели упасть от резкого движения вскочивших революционеров, ничто не нарушало зловещую тишину. Разве что шаги человека в форме и позвякивания оружия рядовых полицейских.

Когда жандарм подошел к столу, сосредоточив свое внимание на женщине, стоящей с другой стороны, то стоящие рядом неуверенно и осторожно отодвинулись в стороны. Мужчина с насупленными бровями, сдерживая свои эмоции, приноравливаясь к непривычному своему поведению, протянул левую руку с цветами в сторону женщины, а правую направил туда же.

Женщина сначала отшатнулась, но бегло взглянув на своих соратников, поняла, что должна принять навязанные и неизбежные в данном случае, правила поведения. Она протянула руку к цветам и наткнулась на крепкое рукопожатие жандарма. Он немного откашлялся и осваиваясь с обстановкой, поздравил с днем рождения женщину, которая без всяких сомнений была главой организации сопротивления существующей власти этого города, и следовательно, объектом преследования, нарушителем спокойствия, законов, порядка…, в общем, фактически врагом того самого начальника жандармского управления. И он пожимал ей руку, дарил цветы.

Рукопожатие не входило в задание, но деятельность этой организации, возглавляемой хрупкой женщиной причинила много хлопот блюстителям порядка и, как ни странно, внушала уважение к ее уму. Она была женственной, но и одновременно была очень хорошим бойцом с аналитическим умом. Победить такого противника простым рукопожатием было просто пьяняще приятно. То, что сопротивление было полностью подавлено – не вызывало сомнения. Но закрепить победу было необходимо еще одним действием: обезоружить другого активного участника сопротивления.

Этот участник стоял рядом и был также растерян и шокирован, как и все другие, потерявшие почву под ногами от такого поздравления. Ему предназначался пакет. Посыльный попытался развязать веревочку, закрепленную сургучом, но опасаясь упустить момент растерянности, просто разорвал мешковину. Оттуда выпал большой перстень и засверкал под низко висящей над столом лампой. Жандарм взял его в руку и протянул тому, кто так несправедливо был наказан решением губернатора города. Не дав опомнится, пострадавшему вручен был документ на дом для его семьи и следом небольшая шкатулка, содержимое которой никак не озвучивалось. Объяснения и извинения от имени губернатора были исчерпывающие и без сомнения искренни.

– Не смею больше вам мешать, можете продолжать ваше заседание, – раскланялся жандарм. Обернувшись к подчиненным, тихо рявкнул:

– Кругом, и шагом марш отсюда!

Необычные посыльные уходили в давящей тишине.

– Но ведь меня могли просто убить свои же! – возмутилась Юля.

– Им это не позволили бы. Ты забываешь о рядовых полицейских. Они разошлись, когда здание опустело. Никому уходить не мешали и не преследовали. Мало того, с уходившими революционерами жандармы прощались, называя каждого заговорщика по имени-отчеству.

– Ну, ты сволочь! Сволочь!

– Знаю, заец, знаю. Вспомнил, что с тобой было дальше.

– Мне все равно, что там было дальше.

– ….?

– Ладно, рассказывай, если хочешь.

– А ты не хочешь?

– Ну, не кокетничай.

– Мой дом находился рядом с домом судьи.

– И меня судил твой сосед.

– Нет. У меня и у судьи были садики за домом. У меня был садовник, который очень увлеченно ухаживал за садом. Все время донимал меня просьбами выделить деньги на покупку какого-нибудь нового растения. Хочет человек сделать красивым сад – его дело, я мешать не собирался. Мне по большому счету все равно, что там растет и как оно растет. Как и сейчас, впрочем. Я мало разбираюсь в цветах. Но сосед очень завидовал моему саду, вернее, мне.

– А я здесь при чем?

– Тебе очень нужны были деньги, а заработать ты их уже не могла. Сама понимаешь, что никто тебя в дом не возьмет с твоей репутацией. Я уговорил судью добровольно-принудительно взять тебя садовником, потому, что цветы ты любила до умопомрачения, как и сейчас. Знать о том, что я тебя рекомендовал – тебе было не обязательно. Я мог наблюдать за тобой из своей комнаты в небольшой башенке, а ты… Ты дружила с моим садовником и состязалась с ним же в разведении каких-то там цветов для удовольствия своего хозяина. Так что бурной деятельностью я тебя обеспечил и себя обезопасил.

– Подожди, так это оттуда «растут ноги» в истории с Марусей?

– Да ты догадливая! – поддразнил ее Гена.

– Моя семья приглашала учителей в дом, чтобы дать ей образование, – сказала Юля. Я это помню. А она было дочерью горничной?

– Нет, дочерью вашей кухарки. И звали ее Настей, Настасьей, но для удобства будем считать Марусей, как сейчас.

– А потом, когда наши дела пошли плохо, мы постарались найти ей мужа. Она стала женой купца.

– Да, женой торговца. И превратилась в типичную торговку. Я надеялся, что она в благодарность за участие в ее судьбе, поможет тебе в трудную минуту, но этого не случилось, наверное, побоялась испортить свою репутацию общением с тобой. Возможно это веский довод – боязнь потерять покупателей, но не все ведь продается и покупается. Надеюсь, что сейчас понимает. Но что касается ее мнения насчет того, что давать деньги на революцию – пустая трата, то тут она права оказалась, – рассуждал Гена, глядя куда-то вдаль.

Юля замолчала. Она машинально протянула руку, намереваясь помешать сахар ложечкой в стакане с чаем, ожидая услышать нежное и аппетитное позвякивание о стеклянные стенки, окруженные кружевом подстаканника, как вспомнила, что она не там, она здесь, а чай в чашке без сахара. Сахар помогает душе слепнуть, так что ложечки не зачем быть в чашке. А вот Маруся…

– …«Нет, моя девочка, Маша остается дома в этот раз. Правда, Машенька? – спрашивала мама у дочки прислуги, многозначительно заглядывая ей в глаза.

Маруся, не смотря на свои девять лет, понимала разницу сословия, в отличие от хозяйской дочери. Она знала, что ей туда, куда едет ее подружка, нельзя. Дочь хозяйки еще этого не понимала и всегда просила свою маму сшить такое же платье Марусе, так же причесать или уложить волосы, посадить рядом за столом и тогда, когда приходят гости. Ведь они играли в одни игры, проводили вместе время дома, учились у одних учителей, разве что спали отдельно. Но тут Маше можно позавидовать: она спала со своей мамой, а Юле приходилось спать одной в большой пустой комнате».