Анатолий Сорокин - Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая

– Точно, ездил… Помог, называется?

У благодушествующего Данилки свой размах:

– Ну, в органах, знаешь, у них свой порядок, с выводами не стоит. У Андриана… Знать вы вышло.

– Тебя бы туда на сутки-другие, с применением, так сказать, мер вразумления! – возражает Бубнов, закладывая широкую платформу животрепещущего противостояния, азартно разворачиваемой Пашкиным, как у них чаще всего происходит, немедленно, как пожар, вступающих в противоречия.

– Извините подвиньтесь, факт пока не доказанный? – Возражает Данилка, словно на минуту-другую обезоруженный дальновидным спорщиком-дружком

– А культ личности? – явно перехватывая инициативу, нажимает Бубнов.

– Знаешь ли, початок кукурузный, Сталин для меня всегда Сталин, я одного на другое не меняю так вот враз. А твой пузатый самопуп в рубахе с кушаком на Сталина, на деревню всей толстой жопой уселся. Тебе это надо? – решительно рубит, не желая уступать, и гневно ревет Пашкин вроде бы в защиту вождя народов, готовый в удобный момент пересмотреть невыгодную позицию…

3

Заглянув к бухгалтеру, Андриан отдал распоряжение выписать на Фаину пять килограммов мяса и телячьей полголовы на холодец и через заведующую током Наталью Дружкину и складского весовщика Федора Каурова отправить Фаине.

– Проследи, Семен Семенович, поможем, чем можно.

– Головы кончилась, последнюю половину Кауров забрал.

– Ну, а ей?

– На холодец?

– Ну не заливное с морковкой!

– Кости есть мозговые для сторожевых собак!

– Выписывай, сама пусть решает.

Обмывали Андрея Меланья-огородница, Христина и Авдотья-вдова, Фаина была, словно закаменевшая, уже не плакала, только стонала.

– Одевать-то во что, очнись-ка, Фаина, маленько костями пошевелись, што за фигуру тут корчишь, – заскрипела Меланья.

Избенка была неказистая, перегороженная на две неравные части: горенку и прихожую с русской печью и пристроенной печечкой-плитой. Открыв старый бабкин сундук, Фаины вынула чистые мужнины кальсоны с длинными завязками на два оборота, нательную рубаху с длинными простыми руками и праздничную рубаху-вышиванку из каких-то дальних времен, которую на Андрее видели только по большим праздникам.

Заглянули Таисия и Варвара с ребенком в руках.

– Я с Варварой, бабы! Помощь нужна?

– Варька-то! А ну покажи, што те Васька сварганил, – полезла бесцеремонно Меланья, поднимая с детского личика угол простынки. – И-ии, как мы нонче! Осталось вырасти да трудовую закалку пройти! Да за Васькой следи, подружек умей выбрать.

– О ком ты, бабуля?

– О Настьке, о ком, Пока ты рожала, девка кругами вокруг – только слепому было не видно.

– Мужиков-то чем накормить – оравой припрут? – подала грубый голос Авдотья-вдова.

– Выпивки не давай и закуски не потребуется, – подсказала Таисия.

Похоронили Андрюху под вечер, набились в избенку с низким потолком. Похоронное застолье взяла на себя Таисия, усадив по бокам Фроську с Меланьей.

Но самогона нашлось всего несколько бутылок, пользовались старой брагой, заготовленной Фаиной еще до ареста мужа, а низкоградусной настойкой разве душу зальешь, и заряжая себя, Пашкин шумел гневно:

– Ну-к че же с Андрюхой-то, Андриан? У нас уже никакой власти нет на всякое самодурство? – Зная, что может последовать и пытаясь привести Данилку в чувства, управляющий гудел:

– Ты раньше времени не расходись, не расходись и не разбрасывайся лишними словами, за которые пожалеешь потом! Ну что за мода – ляпнуть, а подумать опосля!

– Раньше времени! А когда оно, мое время придет и я, рабочая кость, сам спрос устрою? Мне че расходиться, я пока с вами, никуда не спешу, Андрюхи вот нет навсегда! Закончилась Андрюхина жисть, улетела как легкое перышко! А причины? Прочему без вскрытия? Я сразу был не согласен без вскрытия, и ты промолчал как ни в чем не бывало, – не сдавался Данилка.

– А тебе что надо найти? Тут вопрос семейный, лично жены, Фаине хватило…

– С культом покончено, а следы кругом остаются! – ревел Данилка. – Целый Пленум прошел, а всех трясет как паралитиков. И ты не можешь меня останавливать, когда я на взлете в своих подозрениях, а уж если ЦК сказал…

– Поговорили! При таком развороте! Закругляйтесь, бабы, пора по домам, земля пухом Андрею Костюку.

Расходились будто не с похорон, с большого собрания, рассмотревшего вопрос о загадочной смерти помощника бригадира тракторной бригады Андрея Костюка, лишь усиливающего душевную тяжесть, не найдя ни правых, ни виноватых… Как вообще в этой жизни правых почти не бывает или вовсе не те, кто хотя бы похож на правых и не бандит.

– Не по зубам Изотычу эта закавыка, – рубанул Данилка дружку Бубнову, когда они вышли в сумерках из конторы. – Отсиделся филином и ни гу-гу.

– Дак она закавыка, – отозвался неохотно Трофим, – не семечками плевать. Ты у нас вона какой башковитый, пять классов кончал, и то… – Не докончив обидную, должно быть, для Пашкина мысль, изрек философски: – Люди, они всегда люди, Данилка-ссыкун. Хоть баб тех же возьми.

– Ты! Ты, пентюх немытый! Не блуди, еще вечер.

– Да, ладно, где тут блудить, и ты рядом. – Остановился, встряхнул мотней, расстегнул пуговку.

Они были одногодки, вместе пошли в школу, короткие годы учебы просидели за одной партой, а дружба настоящая сложилась не сразу. Данилка всегда стремился над кем-то властвовать и кем-то помыкать, хотя бы кошкой или собакой, в поисках очередной жертвы необузданного темперамента готов был сутками носиться по деревне. Вокруг него неумолчно выло и визжало, дразнилось и передразнивалось. Трофим, как самый близкий сосед, первым испытал на себе силу Данилкиного эгоизма, и если выстоял, не поддался целиком этой дьявольской силе, то не потому, что оказался сильнее, а скорее, что в играх и шалостях оставался вялым, инертным, безынициативным. Он больше наблюдал, чем вытворял, и первым надоедал Данилке.

Данилка был нетерпелив и непостоянен в привычках, голова его была вечно занята невообразимыми идеями. Не осуществив одну, он часто хватался за другую, и снова вокруг шумело, визжало, радовалось и злилось.

Но при всем при этом Трофим никогда первым не искал его расположения. Всякая размолвка меж ними исходила от Данилки и Данилкой прекращалась. Данилка все мог позволить в отношении с Трофимом: и поссориться в любую минуту, выгнав из игры на интересном моменте, и помириться когда вздумается. Трофим с ним ссорился лишь однажды, что случилось накануне призыва в армию, когда Данилка, не подозревавший о тайных чувствах Трофима к Фроське Чащиной, вознамерился поиграть с нею напоследок и в хмельном угаре вечера проводов стал подбивать Трофима быть на спор свидетелем его придуманной прощальной «игры».