Анатолий Сорокин - Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая

Объединение колхозов-совхозов, сселение и укрупнение деревень получило сильный толчок после известной статьи в «Правде» от 4 марта 1951 года секретаря ЦК Никиты Хрущева, просто-таки сорвавшая страну с катушек, со дня завершения войны ожидавшей каких-то существенных перемен, подтверждая оглушительные результаты уже совершенного на этой творчески-созидательной почве и призывающей к новым решительным действиям. И у них в райцентре началась поспешная суета, но скоро появилось перешептывание, что есть другое письмо Никиты Хрущева, уже покаянное к товарищу Сталину о совершенных ошибках, а через месяц закрытое письмо ЦК «О задачах колхозного строительства в связи с укрупнением мелких колхозов», с проработкой и выводами, смысл которого всегда был ему непонятен – как это можно закрывать что-то от народа, дающего тебе власть а ты распоряжаешься закрытым послание для избранных. Проработка была достаточно плотная, местные ретивцы вроде бы успокоилась, сбросив немного парок, но на ус намотали, что и к чему, «укрупнение мелких хозяйств», стояла в самом заголовке, как не крути и не тешься надеждой, и с того времени он и деревня как на иголках, словно под занесенным топором. То, что сторонников у автора-инициатора масштабных перемен более чем достаточно, Андриан особенно не сомневался, поскольку это был повод избавиться от множества излишних вопросов сельского быта, благоустройства, малокомплектных школ и дорог, переложив последствия на государство.

Мужицкое предчувствие беспочвенным не бывает, если уж что-то вошло в голову, то просто не выйдет, будет мучить, тянуть соки, требовать ясности. Похоже, нечто подобное испытывали мужики и бабы, потревоженные очередным утрешним налетом черного воронка, набившиеся в контору, напряженно посапывающие, не расположенные к шуткам и обычному языкастому озорству. Жизнь в страхе как сарай на запоре – запереть, чем найдется, обычную палочку затыкой воткни, никто не выдернет, да положить про запас нечего. Старательно и добросовестно делили мораль, одевались совестью, закусывали долгами в виде облигаций, восхваляли Советскую власть, честнейшую на планете Земля, обкомо-райкомовскую ухоженную элиту, Отца Народов – товарища Сталина.

Странная жизнь складывается у русского мужика во все времена, и самые светлые, и тягостно мрачные, постоянно под строгим контролем. Это только говорят, что так же вот с марта 1861 года крепостного рабства в России не стало, а чем оно лучше Юрьева дня для колхозе? Паспорта и разрешения на свободу перемещения по-прежнему нет на руках, на строительство избенки фактический запрет, что предки поставили до Октябрьской, тем и пользуясь, трудодень ниже предела. Терпеливый, самый морально-совестливый творец великого будущего, устойчивый на земле, не считая еще больших трудоголиков китайского происхождения, равного нет, всем готов помогать, а ему… Ну не на божничку, конечно, че уж про это, но с порядочностью и взаимоуважением в норме; правда, не затевая ни войн, ни междоусобиц, лоб в лоб с забугорным супостатом почти постоянно, доказательством – у него еще предыдущая гимнастерка не износилась. То ли, другое, но лезет и лезет в башку, мать его в печенку, а выключателя нет, приходится переваривать!.. Как незвано-непрошено лезут и к нам: ну, че бы забыли7 И всегда по зубам, по хребту, под дых с полным нашим уважением, а неймется. Еще одну оказию не разгребли, уже другую готовят. Да-аа, Забугорье, конечно, известный супостат-лихоимец, надо бы как-то напрячься и зачистить на раз, чтобы не возвращаться, как говорится, к вопросу продуктивности производства, ну а сами-то у себя? У себя-то мы что, вот что собрались – палкой не выгонишь? Народ, Андриан Изотович! Тот самый, который с войны только вернулся, самого Гитлера укокошил.

В общем все хорошо понимая, Андриан Изотович особенно не вникал в происходящее рядом; погруженный в себя и нахохлившись филином, сидел, откинувшись головой на бревенчатую стену. Мыслями разбрасывался широко и вольно, а сердце давило… как огурец в капустной кадушке.

Мужик трудной судьбы с военным и довоенным прошлым, надеждой и верой, упертый на своем, отца переборовший, вступая когда-то в светлую коллективную жизнь.

С желанием вступая и добровольно.

Сумерки уплотнялись, ветер крепчал. В стены бухнуло раз и другой, словно проверяя конторку на прочность, сухой наждачной крупчаткой осыпало полузамерзшие окна, и мысли управляющего, натыкавшиеся на омертвелость утомленных чувств, невольно замирающие с шуршанием снега за стеной, чтобы набрать новый разгон, окончательно сбились. Его крепкое мужицкое тело сотрясло зябким ознобом, пошевелившись, невольно наткнулся на неотвязно-пронзающий взгляд жены.

Таисия внимательно и откровенно осуждающе следила за ним, воспользовавшись, что взгляды встретились, поспешно спросила как на автомате о чем-то насчет родилки для телят, являясь заведующей. В далеко улетающих мыслях Андриана и утомленном воображении места телятам пока не находилось, и он промолчал, но и двигаться не хотелось.

Поговорив еще о всяком необязательном, мужики, как по сигналу или нежеланию покидать кабинет управляющего, в который раз дружно потянулись за куревом. Клубы табачного дыма снова наполнили кабинет, Андриану Изотовичу показалось вдруг, что он задыхается. И он вроде бы снова пошевелился, появилось острое желание вырваться на простор, на свежий воздух, но в конце главной и довольно широкой улицы, хорошо просматривающейся из кресла, приставленного к столу сбоку, на буграх за камышами взметнулась легким крылом новая белая канитель. Поднялась и мощнее прежних, счет которым он давно потерял, поднявшись белым саваном над рекой, понеслась на деревню.

Мысль, что огромный снежный полог, поднявшийся над степью и неожиданно представший погребальным покрывалом, способным упасть сейчас на скукожившуюся деревню – да и не деревню уже, а лишь деревеньку – и навечно накрыть снежной лавиной, прекратив разом людские страдания, была неожиданной и разозлила. Решительно изгоняя ее, Андриан Изотович крепче вдавился затылком в бревенчатую конторскую стену, окинул хмурым взглядом своих «сподвижников», выбирая с кого начать.

И снова Таисия уловила его беспокойство, резко спросила:

– Ну, ково не вздрючил еще? Может, хватит на седне пучить глаза, по домам пора?

Мужики закряхтели надсадно, не привычно поворачивалось, портила обедню Таисия. Понимая ее мысль без всяких переводчиков, дружней затрещали дымящимися самокрутками; ну как это уйти, когда вопрос в самом зените и ответа как будто не предвидится.

2

Снежный заряд летел на контору и Андриана Грызлова, попутно мощно ударяя под стрехи утопающих в снегу избенок. Захлопали незакрюченные ворота и притворы, громыхнула плохо прибитая жесть. Нарождался и креп тягучий посвист привычной дикой стихии, ее звучное шебаршение в берестяных колечках прясел и оградок. Ураганный вихрь будто нацелился в сердце Андриана Изотовича, ожесточив до предела и вызвав желание противиться, устоять, не сдвинуться с места, как случалось нередко в самых высоких районных кабинетах, где от него добивались невозможного в отношении пятилеток, обязательств по году и отдельному кварталу, социалистических и какие они там. У нас ведь в российской деревне, в грудь себя на собрании не постучав с клятвами и заверениями, уважения начальства ввек не получишь, иногда нужно было выстоять, не поддаться, не пойти на поводу, чтобы потом горькие пилюли не глотать… Хотя бы у стихии-ворога, ведь власть, когда народная, не может быть злее собаки и вконец неуступчивой к труднику. Готовый к новому противостоянию с несговорчивой, неуправляемой судьбиной, будь то упрямое начальство или злая обычная непогодь, Андриан всей грудью приналег на массивный стол, заваленный бумагами.